Екатерина Лесина - Понаехали!

- Не скажу, - осклабился царевич. – А то ты ругаться станешь.

- Стану, - царица почесала зверя за ухом. – Всенепременно… вот сейчас поднимусь и возьму розгу… жениться ему… поперед старшего…

- Чегой это? Я ж не дурак, - обиделся богатырь и опять на Стасю покосился. А она… что-то не так было с царевичем. А что именно, понять не выходило. – Я ж… с пониманием. Сперва Елисейка, а там уже и я… через годик-другой.

- Через годик-другой?

- Так… надо ж, чтоб невеста попривыкла…

- К чему?

- К большой радости!

Стася поглядела и согласилась, что радость и вправду неизвестную невесту ждала немаленькая, такую принять крепкий нерв надобен. Царица лишь укоризненно головой покачала.

- Дети, - вздохнула она, сложивши руки. – Елисей, старешенький мой… разумник. И маг. Наследник опять же…

Елисей поклонился, этак, преизысканно.

- Святушка… не смотри, что куражится, на самом деле вовсе он не дурачок, любит… пошутить.

Святушка потер лоб и подмигнул Стасе.

А Стася…

- Погоди, - сказала она, поднимаясь. И шагнула к царевичу, велела: - Сядь. Пожалуйста.

Добавила, чтоб уж совсем вежливо, все-таки высочайшая особа.

А царевич сел. И замер, глядя на Стасю… нет, страха в глазах его не было, скорее уж ожидание с предвкушением. Царица же – дело иное.

- Что ты…

- Паутина будто бы, - Стася осторожно коснулась блестящей ниточки в светлых волосах, не зная еще, может ли тронуть её. – Упала и запуталась… кое-где драная, но…

- Ай, - пискнул царевич, когда Стася ниточку тронула. – Больно!

И она отступила.

Царица же… нахмурилась.

- Что происходит? – произнесла она совсем иным, сухим тоном.

- Понятия не имею, - честно ответила Стася.

- Матушка, ты только… не нервничай, но… да, что-то неладное творится, - Елисей вытащил из кармана склянку, которую Стасе протянул. – Вы… не взглянете?

Склянку она взяла.

Покрутила в руках. И вернула. Если и было в ней что-то, то Стася понятия не имела, что именно.

- Скажи, матушка, а вот когда у нас Амвросий Ульянович появился? – Елисей склянку в карман убрал.

- Когда? – царица нахмурилась.

И нахмурилась еще сильнее. А потом беспомощно так сказала:

- Не помню…

- А… куда иные подевались?

- Иные?

- Целители, - терпеливо повторил вопрос Елисей. – Помнишь, их ведь много было?

Царица кивнула, но как-то нерешительно, будто сомневаясь.

- Помнишь, - Елисей подвинулся к матушке, - Скоромысла?

- Он… старый был.

- Не молодой, конечно, но не скажу, чтоб вовсе древность, - Елисей поглядел на Стасю, будто ожидая поддержки. – Когда он ушел?

- Не знаю, - царица тронула высокий лоб. – Не помню! Как… как вовсе возможно… и ученики… Хвата, помнится, он на свое место пророчил. Тот крепкий был, с бородой черной… бороду помню, а лицо… будто стерли. Почему?

- Ты у меня спрашиваешь? – Елисей переглянулся с братом. И сказал: - Надо бы его пригласить к девицам нашим.

- Кого?

- Целителя… скажем… чтобы осмотрел на предмет женского здоровья, - царевич щелкнул пальцами. – А то мало ли… благословение благословением, но вдруг какая слабой окажется? Или больной? Бывают же скрытые болезни? Ну, кроме дурости…

Свят фыркнул и отвернулся.

- А чтобы ущерба не случилось чести девичьей, то ты, матушка, рядом будешь ты и…

- Я, - тихо сказала Стася. И добавила на всякий случай. – С котиком.

- С котиками… - царица улыбнулась мягко. – Вы ведь обещали…

Никогда-то прежде, даже в те лихие годы молодые, о которых воспоминания остались далекие, тусклые, Норвуд не думал, что умрет собственной смертью.

Этакое везение редко кому выпадало.

Да и было ли везением?

С мыслью о собственной смерти он свыкся легко. Куда сложнее было свыкнуться с мыслью о проклятом бессмертии, которое, кажется, тоже подходило к концу.

…сколько ему осталось?

Сколько бы ни осталось, но… обидно, что теперь, что тогда, когда Норвуд почти-то сумел вернуться в человеческое обличье. И не только сам. Им всем обещали надежду, а он взял и… по собственной глупости.

Тоскливый волчий вой донесся издалека.

- Ишь, беспокоятся, - сказал жрец, усмехаясь. И блеклое лицо его поплыло, показалось в какой-то момент, что лицо это вовсе треснет, выпустив на волю… что?

За сотни лет Норвуд всяких тварей повидал, правда, постепенно убеждаясь, что самые страшные – люди, которым и обличья-то менять не нужно.

Эти вот… вокруг костерка собравшиеся, сидят тихонько, и дышать-то лишний раз боятся.

- Не хочешь их позвать? – жрец склонился столь низко, что, пожалуй, до него можно было бы дотянуться. И будь Норвуд помоложе, он бы не устоял перед искушением.

Но наивность он утратил еще сотню лет тому, а потому сделал вид, будто не понимает.

- Зря, - жрец распрямился с явным разочарованием и спиной повернулся, вспомнивши о своем вареве, которое доходило. – Мне казалось, люди твоего рода стремяться умереть достойно.

Люди.

И да, стремяться. Но умирать Норвуд передумал. Зато вот… он вывернулся, чтобы видеть жреца, который медленно помешивал темное варево. И тьма из котла поднималась, тянулась к небу, спеша разползтись пологом.

- Может… - нерешительно заметил тот самый огромный парень, который держался подле Норвуда, встав между ним и своими людьми. – Его… на кой нужен?

- Крепкая кровь. Сила. Хорошая жертва. Госпожа будет довольна… - жрец на Вышеня не глянул даже. И на вопрос ответил лишь потому, что устал молчать. – Жаль, что один… старый. И стая такая же, верно? Стало быть, к тебе не пойдут… куда пойдут?

- Я слыхал, что это барон Козелковский свеев принял, - Вышень поерзал, подбираясь поближе. И руку с ножа не убрал. – На службу. Стало быть.

- На службу? Любопытно… и зачем двуликому склоняться перед человеком? – жрец отряхнул кость и, проведши по ней пальцем, снял каплю варева, которую отправил в рот. Зажмурился, сделавшись вдруг похожим на ребенка, которому случилось до сладкого добраться. – Вытащи кляп…

- А…

- Боишься?

- Скажешь еще, - оскорбился Вышень и засопел. Норвуд почувствовал прикосновение ледяного клинка к затылку. – Дернешься, глотку перерву и не погляжу, что нужный…

Вышень говорил будто в сторону, но клинок перехватил кожаный шнурок, который и удерживал кляп. А заодно уж и кожу вспорол, кровь выпустивши.

Жрец тотчас обернулся.

Верхней частью тела. Нижняя осталась неподвижна. А вот лицо.

- Извини, - сказал Вышень, руки поднимая. – Я… не нарочно. Нервничаю вот. Извелся весь, сидючи… долго нам тут? А то ведь и людям маятно… вона, заговариваться стали. Сейчас еще глупостей всяких в голову понаберут.

- Вроде тех, что ты в уши брата влил? – тихо осведомился жрец.

На языке россов он говорил столь же хорошо, как на родном.

- Я…

Вышень взгляд отвел.