Екатерина Лесина - Понаехали!

Мишанька и второе ухо поковырял.

- Но город важнее… со дворцом государь управится, тут-то люди свои стоят. А там…

- Но ты же… не сам?!

- А кто? – батюшка поглядел с насмешкою. – Я же ж маг, а не хвост собачий.

Оно-то так, верно… и Гурцеевы всегда служили. Мишанька вот тоже служил. Как умел. Правда, следует признать, что умел он не так, чтобы и многое. Но ведь служил же!

И старался.

И… и теперь.

- Силы у меня изрядно. Думаю, не только у меня… на берегу станем, чтоб, если, до города не допустить. Скоро колокола вон ударят, глядишь, ополчение соберется. Как-нибудь да выдюжим.

- А… я?

- А что ты?

- Мне что делать!

- Ну… девок собери, постарайся, чтоб никто там не помер… а то после и вправду баить станут всякое. И вообще, - батюшка посох в левую руку перекинул, которая, как Мишанька помнил, у него покрепче правой была, во всяком случае на затрещинах. – Большой уже. Сам разберешься.

И ушел.

Воевать.

Вот так взял и ушел воевать. А Мишаньку оставил… всегда… Мишанька-то прежде, когда маленький был, просился, чтобы его тоже на войну взяли. Батюшка только посмеивался, мол, успеешь навоеваться, какие твои годы… а он…

На глаза навернулись слезы.

Вот же.

Это все тело виноватое, оно вечно норовит расплакаться. Мишанька нос рукавом вытер. Нет уж. Раз взрослый, то… то первым делом…

…он подобрал юбки, чтоб в ногах не путались, и решительным шагом направился ко дворцу. Боярину, что попался по пути да на ноги уставился непозволительно нагло, Мишанька рявкнул:

- Куда пялишься? Сейчас как прокляну…

- Ведьма… - донеслось в спину.

Ведьма.

А во дворце…

- Лилечка тоже пропала, - Аглая нервно расхаживала по двору, то и дело вскидывая полупрозрачные руки свои. – Я только ненадолго отошла от нее… когда ему плохо стало… а она вдруг.

- Твою ж… - добавил Мишанька пару слов покрепче.

Не хватало ему еще дитяти пропавшего.

- Найдется, - сказал он не слишком-то уверенно. – Тут все-таки дворец, а не двор проходной… ничего-то не случится. То есть…

Случится.

Бунт.

Смута.

И те, кто явятся её учинять, ибо сама собою смута, конечно, приключается, но в нынешней-то важен не процесс, а результат.

- И Никита куда-то подевался… его унесли. Я хотела спросить у того, другого, а он какую-то ерунду говорить начал… предлагает мне ему ребенка родить.

- Это кто? – Мишанька нахмурился.

- Агренев. Дом снимет, содержать станет. Но это же глупость.

- Конечно, глупость, - кулаки вдруг зачесались. И Мишанька понял, что потом уже, как все завершится, он всенепременно побеседует с этим вот… Агреневым, относительно того, какие глупости не нужно женщинам говорить.

Они же ж впечатлительные.

- А про Никиту говорить не хочет. И Лилечку искать… что мне делать?

- Помогать, - Мишанька подхватил бывшую жену под руку. – Ты ведьма или как?

- Сама не знаю.

- Тогда узнавай скорее… тут дело такое… в общем, я думаю, что девки потравятся этой вот гадостью. Выпьют и потравятся. Во всем сразу обвинят ведьм. И бить станут.

Глаза у Аглаи сделались большими и круглыми.

- Станут, станут, - повторил Мишанька. – Вот с нас и начнут. А там вовсе резня приключится. Уберут, думаю, всех, начиная с царицы… может, младшенького оставят, чтобы оженить с кем-то.

Аглая икнула.

- А, еще там батюшка сказывал, что мертвое войско в озере оживает. Вот-вот оживет. И пойдет город грабить… но это уже не наша забота. К счастью.

Сердце кольнуло беспокойство.

- Нам же надобно собрать всех эти, простите боги, красавиц, изъять у них отраву и куда-нибудь запереть. Лучше в надежном месте…

- В старой части замка, - сказала Аглая и руку высвободила. – Она старая и…

…узкие ходы, толстые стены, которые не всякое заклятье пробьет. Да и сражаться в таких всяко сподручнее.

- Сойдет, - кивнул Мишанька и потер руки. Как ни странно, страха он не чувствовал, одно лишь предвкушение, будто… будто его, наконец, на войну взяли.

Всамделишнюю.

…где-то далеко ударил колокол. И отзываясь на голос его тревожный зазвенели прочие.

- Божечки мои… - Никанора поспешно отошла от окна. – Что случилось?

- Не знаю, - супруг её, ходивший в последние дни предовольным – это ж надо было такой-то удаче приключиться, чтоб дочь да в царевы невесты попала – нахмурился. – Собирайся.

- Куда?

- Откуда, - он прислушался. – Ишь, гудят… неладное будет. А коль неладное, то лучше в месте надежном перебыть.

Он развернул Никанору от окна, за которым все одно ничего-то, помимо птичьего двора не было. А куры копошились, не обращая внимания на гул колоколов. А те звенели, казалось, все громче, все тревожней.

И что брать?

Девок звать надобно, сундуки… полотна, наряды… и шкатулку не забыть. Рукоделие…

- Нет, - Фрол Матвеевич вернулся не один. – Сундуки пускай себе… идем.

- Куда «пускай»?! – прежде-то Никанора мужу не перечила, но тут вдруг обидно стало. Там ведь и серебро, и посуда, которую она вчера на ярмароке приглядела, и ткани тонкие, на приданое детское выбранные.

- Наживем, - он жену под локоток подхватил. – Успеть надобно, а с сундуками… как-нибудь да не разоримся.

Во дворе уже телега стояла, на которой сидели рядком какие-то бабы, девки…

Подле стояли мужики, кто с топором, кто с мечом, а кто вовсе с дрекольем. Глядели хмуро, недоверчиво.

- До ярмароки пойдем, а там уже недалече, - сказал Фрол, и Матвей кивнул, соглашаясь. А после осенил себя знамением.

- Как-нибудь, авось и сладится…

Колокола гудели.

Тоненько, навзрыдно, плакала какая-то баба, и у Никаноры слезы к горлу подступили, но она сдержалась, позволила себя усадить меж двух девиц, одинаковых столь, что казались отражениями друг друга.

- Что тут вовсе…

- Не знаю, - Фрол покачал головой. – Но что бы ни случилось, а у ведьмы нам всяко поспокойнее будет… чай, не откажет.

И Никанора понадеялась, что не откажет.

Было… тревожно.

Кто-то свистнул, и лошаденка бодро приняла с места. Заскрипели колеса тележные, и плакавшая баба стихла. А одна из девиц пихнула Никанору локтем в бок и поинтересовалась:

- Будешь?

А после, ответа не дожидаясь, насыпала на юбки, крупных тыквенных семечек.

- Спасибо, - тихо сказала Никанора.

Стася…

Стася слышала, как меняется мир, будто треснула, хрустнула старая шкура, того и гляди поползет. Но ощущение это было где-то там, на периферии сознания.

- Он не человек, - сказала она царице, которая, кажется, и сама ощущала неладное, если никак не могла успокоиться. Она расхаживала по зале вдоль окон, за которыми собиралась тьма.

И вроде бы солнышкое еще высоко.

А тьма собиралась.

На небе.

Облаками.

Тучами. Густым дымным покровом. Опасностью, которая подбиралась.

- Я не знаю, кто он, но не человек. И он на других воздействует, - Стася говорила, цепляясь за слова, тогда как вся её суть требовала действия.