Екатерина Лесина - Понаехали!

…воды отступали.

Ветер стих вдруг да…

- Назад, - прохрипел седоволосый воин, силясь подняться с земли. – Все одно… живыми не оставят… мы… не попустим… за… княжича…

Его пожирала чернота, и Ежи протянул к ней руку, призывая её. Та откликнулась, пусть не сразу, но потекла, потянулась тончайшими нитями, прилипла к пальцам.

И внутрь вошла.

Ежи почувствовал, как чужая сила разливается, роднится, становится своей. Так-то лучше… и стоять он уже способен.

И идти.

А воды отступали. Медленно. Неспешно. По капле, по волоску отползали, оставляя волглую линию на песке. И заклятье, то, древнее, не им, Ежи, сотворенное, еще держалось. Но ему уж недолго-то было. Ежи чувствовал: время выходит.

И все ж момент, когда заклятье рассыпалось, пропустил.

Он остановился подле воина, который еще дышал, наклонился, заглянув ему в глаза, и спросил:

- Жить хочешь?

- Н-не уверен, - тот все же поднялся, опираясь на меч, встал, обвел воинство свое и осклабился кровавой улыбкой. – И они… стало быть…

- Ты за своих людей отвечаешь.

- Хорошо, - воин повел плечами и поглядел на существо, что лежало на земле, вывернув шею. Оно было мертво, и кажется, это обстоятельство удивляло несказанно. – Княжич…

Огромный человек, куда больше всех, кого когда-либо Ежи видел, лежал, раскинув руки, будто силясь землю обнять.

Ежи покачал головой: мертвецов оживлять он не способен.

- Зимогор! Убей его! – взвизгнул толстяк и опустился на землю, получив удар по макушке.

- Мешается, - пояснил князь Радожский и кулак потер. – А голова у него твердая…

- Кость же ж, - сказал Ежи, удивляясь, как сие самому Радожскому не понятно.

- Вы… - с земли поднялась темная тень, пронзенная клинком. Человек не способен жить с такими ранами. Но то, что встало, человеком не являлось. – Вы все одно не остновите госпожу…

Клинок в его руке коснулся бледного горла, отворяя кровь. И та хлынула потоком, питая заклятье.

Добровольная жертва.

Добровольная…

Волны замерли, и показалось на долю мгновенья, что не смирятся они, что не хватит этой вот гнилой крови, чтобы разорвать древние цепи.

А потом…

….потом вода поползла.

- Твою ж… - Радожский задумчиво потер руку. – Надо вниз, тут мы только если посмотреть…

- Надо, - Норвуд разогнулся, огляделся и, кивнув парню, сказал. – Этот долг я не забуду.

- Да уж… - Зимогор махнул рукой. – Там… там смута будет. Я… не хотел. Княжич клятву дал. Не хотел, но отец стребовал. А он… наследник. Разве можно ослушаться? Поверил. Клятву… на крови… и мы следом. Вы проклятье сняли?

- Временно, - вынужден был признать Ежи. – Я не ведьмак пока. Только учусь…

- Ничего… тоже хорошо. Помру человеком, - Зимогор мотнул тяжелой головой. – Тут тропа есть, аккурат к берегу, если… надо только осторожно.

- Веди, - сказал Норвуд и вновь волком обернулся. Да и прочие.

Ежи подумалось, что если верхами сесть, то… с другой стороны, волкодлаки неправильно понять могут, все ж не кони, если подумать.

- А с этим что? – Радожский, воровато оглянувшись, пнул толстяка в бок. – И девиц…

- Этого свяжи, - Ежи подошел к девушке, что застыла над котлом в неестественной позе. На запрокинутой шее выделились жилы. Глаза её тоже были раскрыты, а в них виделась пустота. В неё-то Ежи и заглянул.

Заглянув, кивнул.

И сказал:

- А они… я не уверен, что их можно вернуть. Выпили до капли, но… уйти не уйдут, а место тут тихое.

Относительно.

Пара мертвецов несколько портила общую благостность, но тут уж ничего не попишешь.

Мужичка перевернули на живот, стянули руки и ноги, сунули в рот мятую тряпку. Мелькнула мысль, что, коль ему горло перехватить, то всяко надежнее будет. Он ведь что? Мерзотный человечишко, от которого миру пользы никакой, вред один. А Ежи силы пригодятся.

В человеческой жертве сил много.

И он, испугавшись этой вот мысли, спрятал руки за спину. Отвернулся.

- Ты чего? – Радожский оказался рядом.

- Ничего… просто… если вдруг меня потянет убивать, то не медли, добре?

- Постараюсь, - кивнул князь с полной серьезностью. – Но ты уж тоже постарайся, а то ведьма проклянет…

- Сперва проклянет, потом отойдет. Она отходчивая. И хорошая, - Ежи понял, что улыбается. Вот тут, на залитой кровью поляне, под невидящими взглядами несостоявшихся жертв. – Ты уж её побереги, ладно?

- Сам побережешь, как закончится.

- Я не знаю, как снять твое проклятье, - признался Ежи. Почему-то показалось важным сказать о том именно сейчас. – Я пытался понять… но все одно не знаю!

- Ничего.

- Поэтому… вы должны пожениться и…

- Помолчи уже, на сваху ты ни хрена не похож, - князь хлопнул Ежи по спине. – Идем, а то вона, зашевелились…

Аграфена Марьяновна жевала сушеное мясо. Как сушеное… скорее уж усохшееся до состояния подошвы, но зато щедро сдобренное травами. Язык пекло, рот наполнялся слюной, а в голове вот бродило… всякое.

- Колокола бьют, - сказала Анна Иогановна, становясь рядом. – Как-то… муторно все.

- А супруг твой где?

- Вестимо где, еще утром к государю отбыл…

Аграфена Марьяновна кивнула и вновь взор свой затуманенный обратила на город. Впрочем, города, даже отсюдова, с балкончика резного, весьма Аграфене Марьяновне полюбившегося, видно не было. Так, терем соседский, стоявший в отдалении, и с другой стороны тоже терем.

Суета какая-то.

- Вели ворота замкнуть, - сказала она.

- Уже, - отмахнулась Анна Иогановна и принюхалась. – Мясо-то откудова?

- Стешка принесла.

- А еще есть?

- Спросить надобно.

- Спроси… все одно муторно, будто небо грязным стало.

- Есть такое, - согласилась Аграфена Марьяновна и рукой живот накрыла. – И эта вон… неспокойная, вся извертелася. Видать, нервическою будет…

Анна Иогановна свой живот потрогала. В ней никто-то не вертелся, не толкался, да и вовсе не ощущала она в себе того самого, что заставляло супруга переживать, а дворню носиться вокруг, будто бы была Анна Иогановна хрупким сосудом.

Ну… носятся и пускай себе.

- Еще велела заклятья поднять. Наши все-то дома, а чужих… мало ли, - призналась она матушке и прибрала с тарелочки тонкий лепесток мяса, засунула за щеку и зажмурилась от удовольствия. – Но все одно…

Аграфена Марьяновна вздохнула.

- Ехать надобно.

- Куда?

- К храму, но… одна поеду.

- Не хватало!

- Ты непраздна.

- Ты тоже, - возразила Анна Иогановна и руку о руку потерла, отчего ладони брызнули золотой искрой. – Да и… мне надо.

Сказано это было прежалобно.

- Только, боюсь, как бы не запротивились…

Все ж люди при доме были, барону преданные. Еще решат, будто Анне блажится, а не по надобности она едет.

- А мы тишком, - Аграфена Марьяновна мясо сгребла. До храма-то, ежели напрямки, недалече, но все одно, вдруг да проголодаются.