Терри Пратчетт - Вольные Мальцы

— Поведайте мальца карге, кто мы есть, парни, — сказал крутильщик шлема.

Послышалось кррык сотен маленьких мечей, выхваченных и вскинутых над головой.

— Нак Мак Фиггл! Мы Мальцы Вольнецы! Без царёв! Без королёв! Без господ! Без хозяев! Боле нас не надурят!

Тиффани смотрела на них во все глаза. Они тоже пристально смотрели на нее, ожидая, что будет она делать, и чем дольше она молчала, тем более тревожный у них становился вид. Они опустили мечи, заметно смущаясь.

— Но мы на добро могучей карги не дерзаем, только что коли разве вот ежели славное питье, — сказал крутильщик, шлем отчаянно вращался у него в руках, взгляд на бутылке Особого овечьего Наружного. — Не удружишь ли ты нам?

— Я вам? — сказала Тиффани. — Я хотела, чтобы вы мне удружили! У меня похитили брата средь бела дня!

— Ой вэйли, вэйли-вэйли… — сказал крутильщик шлема. — Так пришла она. Пришла она, забирая. Не поспели мы! Кралева’крала’пять!

— Одного, у меня их не пятеро! — сказала Тиффани.

— Он говорит: «Королева украла опять», — сказал жаба. — Он говорит о Королеве э…

— Захлопнись, варопайка! — рявкнул шлемокрут, но его заглушили горестные стоны и вопли Нак Мак Фигллов. Они хватали себя за волосы, топали ногами, выкрикивая: «Чёрендень!» и «Вэйли вэйли вэйли!» а жаба препирался со шлемокрутом, и все вопили громче и громче, стараясь друг друга перекричать…

Тиффани встала.

— Молчать всем! — сказала она.

На присутствующих пала тишина, если не считать пошмыгивания носом и слабых «вэйли» в задних рядах.

— Мы толечко нутро себе хотели облегчить, мистрис, — проговорил шлемокрут, в страхе присев на корточки.

— Не смейте делать это тут! — отрезала Тиффани, содрогаясь от возмущения. — Это маслодельня! У меня здесь чисто!

— Э-э… «облегчить нутро» у них означает «оплакать свою злую судьбу», — сказал жаба.

— Ибо ежели Кралева пришла, стало быть, наша келда слабнет-гаснет, — сказал крутильщик, — и будет некому за нами приглядети.

«Приглядеть за нами», подумала она. Их сотни, каждый мог бы победить на соревнованиях Сверни Набок Нос, и они горюют, что некому будет за ними приглядывать?

Тиффани набрала воздуха в грудь.

— Моя мать сидит в доме и плачет, — сказал она. — И… «и я не знаю, как ее утешить, — прибавила она мысленно, — я этого совсем не умею, никогда не знаю, что сказать». И проговорила вслух: — Она хочет, чтобы моего брата вернули. Очень. — И добавила, хотя ей дико не хотелось это говорить: — Он у нее самый любимый.

Тиффани указала рукой на шлемокрута, он попятился.

— И прежде всего, — сказала она, — до каких пор я должна про тебя думать «шлемокрут»? Как тебя зовут?

Она услыхала, что Нак Мак Фигглы поперхнулись своим собственным дыханием, и бормотание одного из них:

— Айе, она как есть карга. То карговской вопрос она вопросила!

Шлемокрут оглянулся на своих, словно за помощью, и пробубнил:

— Мы своих прозваний не выдаваем.

Но кто-то, из относительной безопасности задних рядов, сказал:

— Карге перечить негоже!

Маленький человечек посмотрел вверх очень тревожным взглядом.

— Я в клане Большой, мистрис, — проговорил он. — И прозвание мое… — он сглотнул, — Роб Всякограб Фиггл, мистрис. Но я тебя слезно прошу, не спользуй это против меня!

Тут жаба был наготове.

— Они думают, что в их именах заключается волшебство, — негромко подсказал он. — Фигглы не выдают своих имен, чтобы их никто не записал.

— Айе, да не впишут прозвания наши в куда-ментищи, — сказал Фиггл.

— В повестки да оредрюги судебные, — сказал другой.

— Али «В розыске»! — сказал еще кто-то.

— Айе, да в счета, протоколы-показания, — еще кто-то.

— Да ни в заявления исковые, ни в описи долговые!

Фигглы озирались по сторонам, в панике от одной мысли о всяких страшных вещах, что можно написать на бумаге.

— Они думают, в записанных словах — особое могущество, — шепнул жаба. — Думают, что всякое написанное слово — колдовство. Слова повергают их в тревогу. Видишь их мечи? Они начинают светиться голубым светом, если адвокат где-нибудь поблизости.

— Ладно, ладно! — сказала Тиффани. — Мы разобрались хоть с чем-то. Я обещаю его имя не записывать. А сейчас расскажите мне про Королеву, которая забрала Вентворта. Она Королева чего?

— Не можно речь о том вслух, мистрис, — ответил Роб Всякограб. — Слышит она свое имя, да приходит.

— Собственно говоря, это правда, — сказал жаба. — С ней лучше не встречаться. Никогда.

— Она скверная?

— Хуже. Говори о ней просто — Королева.

— Айе, Кралева, — сказал Роб Всякограб. Он смотрел на Тиффани встревоженными, блестящими глазами. — Бабушки онученя, у коей в кости были холмы сии, о Кралеве не ведаешь? Ты Дженни Зелензуб насувала, да Безглавцу зрела в очи, а не ведаешь? Пути те не казали, вовсе ты карга ли?

Тиффани одарила его ледяной улыбкой. Потом склонилась к жабе и прошептала:

— При чем тут Бабушкины онучи? Почему он спрашивает, не коза ли я?

— Насколько я мог понять, — ответил жаба, — их изумило, что ты не знаешь о Королеве и э-э… колдовских путях, о козе просто забудь, а «онученя» значит «внучка». Они полагают, что раз ты внучка Бабушки Болит и выстояла против монстров, значит, Бабушка научила тебя колдовству. Ты не могла бы поднять меня к уху поближе?

Тиффани подняла его, и жаба шепнул:

— Я не рекомендовал бы их разочаровывать, а?

Она сглотнула.

— Бабушка никогда не говорила со мной ни о каком колдовстве… — начала Тиффани, но вдруг остановилась. Верно, никогда не говорила. Только показывала каждый день.

…Как-то раз одну из лучших собак Барона поймали, когда она пыталась загрызть овцу. Это ведь была охотничья собака, в конце концов, и она как-то попала без присмотра на пастбище, и раз овца побежала — собака погналась…

Барон знал, какое наказание полагается за потраву овец. На Мелу были законы — такие старинные, что никто и не помнил уже, кем они установлены, и этот закон знали все: нельзя оставлять в живых собаку, которая убивает овец.

Но эта собака стоила пять сотен золотых долларов, и вот — рассказывалось в истории — Барон послал своего слугу в холмы, к хижине на колесах, где жила Бабушка Болит. Она сидела на приступке, курила свою трубку и наблюдала за стадом.

Человек подъехал к ней верхом и не потрудился сойти с коня. Это не самый верный поступок, если вы хотите, чтобы Бабушка Болит была вам другом. Железные подковы оставляют выбоины в мягкой почве, вредя дерну. Бабушка Болит этого не любила.

Он сказал:

— Барон повелевает, чтобы вы изыскали способ спасти его собаку, мистрис Болит. В награду он пожалует вам сто серебряных долларов.

Бабушка улыбнулась, глядя вдаль, посидела, попыхивая своей трубкой, а потом отвечала: