Людмила Астахова - НЧЧК. Теория Заговора

– Леготар, ну ты-то хоть скажешь, что я такого учинил? – взмолился измученный сомнениями майор, когда на следующий день начальник внутренней тюрьмы отпаивал друга и коллегу крепчайшей харадикой. – Неужели наболтал лишнего?

– Наоборот, – заверил его бывший специальный агент. – Ты был лаконичен. После третьей рюмки дровской сине-зеленой пакости сказал, что тебя замучила жажда и выдул втрое больше, чем когда-либо прежде. Юсла, например, очень испугалась. Еле-еле успокоили девушку. Пришлось отпаивать её чистым спиртом.

– А я больше ничего… хм… такого… провокационного не сказал?

– Нет, – совершенно невозмутимо заверил Эрина Леготар. – Но лучше бы сказал. А то ты пил так, что смотреть было страшно. Совершенно молча.

– Без закуски? – подозрительно уточнил ап-Телемнар.

– Практически.

Среди многоопытных соратников Эринрандира по борьбе с нежитью и мажеством такое поведение считалось нехорошим симптомчиком, говорящим о тяжкой душевной травме, и так как разбитое сердце майора вполне подходило под определение «душевной травмы», коллеги не на шутку встревожились. Особенно когда ап-Телемнар, вместо закономерного запоя и загула, снова ударился в работу.

Все дело в том, что в Распадке в среде иномирян появилась новая секта. Называли они себя загадочно и романтично – «Таинственные душители», и, чтобы слово не расходилось с делом, по-настоящему душили своих жертв. В теории души невинно убиенных должны были попасть к некой Черной Богине, а та за столь ценное подношение – одарить своих адептов магической силой. На практике же одни иномиряне убивали других, а содержимое бумажников и ценные вещи убиенных оказывались в кармане главы секты. Если бы не странный колдовской ритуал, который неукоснительно соблюдали адепты перед началом охоты на невинных, то преступления относились бы к разряду немагических и расследовались обычной криминальной полицией. И вот одним погожим августовским вечером, получив отчет экспертов-криминалистов по этому делу, Эрин усомнился в выводах и позвонил Юсле. Ругались они примерно минут двадцать, не выбирая выражений (благо Тави ушла в бухгалтерию), после чего эльф швырнул трубку и полез за монографией по вопросам удушения, которая хранилась на верхней полке книжного шкафа. Потолки в распадинском здании управления НЧЧК высокие, мебель делалась на заказ, поэтому Эрину пришлось лезть на стул и рукой нашаривать подходящую по объему брошюрку среди залежей макулатуры. Периодически ему на голову падали прошлогодние номера «Вестника Мандоса» и «Молоха Ведьм», и тогда настойчивый эльф прицепил к дверце шкафа переносную лампу на прищепке, чтобы лучше разглядеть искомую монографию. Тут-то он и обнаружил незнакомую коробку из-под конфет, открыл и застыл на месте. Внутри лежала отрезанная в порыве праведного гнева коса Нолвэндэ. Перепутать невозможно – это она: мягкая, толстая и до сих пор пахнущая дорогим парфюмом леди Анарилотиони-младшей. Эрин столько раз запускал пальцы в эти волосы, что…

В этот момент в кабинет вошла Юсла. Глаза орчанки расширились от ужаса, она издала душераздирающий вопль и бросилась к ап-Телемнару, чтобы схватить за ноги и не дать спрыгнуть со стула. Крик экспертши слышали все энчечекисты, кто находился в радиусе двухсот метров, и только Эру ведает, что они подумали, но на помощь бросились тут же с табельным оружием наперевес. Притопавший последним на место происшествия товарищ Шрак застал живописную и незабываемую сцену – Эринов кабинет полон ошалелого народа, сам хозяин с непередаваемым выражением на лице и с отрезанной девичьей косой в руках стоит на стуле, а зажмурившая глаза Юслагюлшаха пытается удержать его на весу. Редкое эпическое полотно, впоследствии названное живыми очевидцами «Как ап-Телемнар пытался повеситься на собственной косе».

– Юсла, ты спятила? Что ты делаешь? – мягко спросил Эрин.

– Спасаю тебя, – звонко взвизгнула орчанка, по-прежнему не размыкая век.

– От чего ты меня спасаешь? – терпеливо допытывался энчечекист в гробовой тишине.

Зрители затаив дыхание ждали, чем все кончится.

– Поверь, она того не стоит, чтобы ты лишал себя жизни, – тараторила экспертша. – Ты должен жить дальше. Самоубийство – это не наш метод.

Видя, что барышня слишком взволнована, чтобы осознать свою ошибку, Эрин решил воззвать к её логике.

– Юсла, с моей стороны вешаться в собственном кабинете неэтично по отношению к коллегам по работе, – вещал эльф. – Это же ЧП. У Ытхана Нахыровича будут неприятности. К тому же, у меня есть табельное оружие, а для офицера гораздо уместнее будет пустить пулю в висок, чем пугать стажера Силтиндириэн зрелищем своей синей морды с вывалившимся языком. Не знаю, как у тебя, а мое чувство прекрасного решительно протестует против такого способа самоубийства, как повешение. Тебе показалось, просто показалось.

Скорее всего, на Юслу подействовало имя Ытхана. Допустить, чтобы у самого обаятельного, привлекательного и обожаемого мужчины в Распадке из-за кого-то начались неприятности, орчанка не могла ни при каких обстоятельствах.

Потом заведующая криминалистической лабораторией долго и с пеной у рта доказывала, что видела собственными глазами, как шнур от лампы обернулся у Эрина вокруг шеи, но история уже успела стать легендарной и войти в золотой фонд баек.

Пройдут годы… Так! Это уже было. Не будем повторяться!

Словом, отныне Нолина коса станет одним из священных талисманов НЧЧК города Распадок.

Проклятая всеми Валар костяная коробка, в которую леди Анарилотиони-младшая периодически ест (у прочих разумных этот орган именуется «голова», но это не мой случай), заполненная подозрительной серой субстанцией, заменяющей мне мозг, начинала болеть аккурат под утро воскресенья. В общем-то, в данном феномене ничего удивительного и сверхъестественного не заключалось, учитывая характер и темп моей теперешней жизни. Шесть дней в неделю по восемнадцать часов в сутки я была погружена в кипящий бульон столичной жизни: занятия в Академии, непосещение которых, конечно, к государственной измене не приравнивалось, но все же очень сильно не поощрялось; полтора часа на дорогу туда и обратно (от поместья, где мне пришлось пока жить, до ворот «альма-матер»); какие-то нерегулярные и суматошные перекусы на ходу – и ночные бдения в библиотеке, наедине со стопкой книг и тетрадей. В итоге, на неделе мне ни думать, ни переживать, ни, тем более, страдать, было просто физически некогда. Как пелось лет десять назад в одной популярной тогда песенке: «она хотела даже повеситься, но – институт, экзамены, сессия…». Буду честна – вешаться я не собиралась. Опять же, хвала всем Валар, мы были уже не курсанты все-таки, а слушатели, и вовсе не серия экзаменов ожидала нас по завершении допкурса, а всего-навсего один-единственный, однако общее настроение было весьма созвучно старой песне. Всю неделю, до тех пор, пока не наступал вечер субботы, и я не оставалась одна-одинешенька во всем нашем немаленьком поместье. Вот тогда-то оно и накатывало.