Дуглас Хилл - Заварушка на Фраксилии

Я рявкнул в ответ что-то ругательное, и Мела спокойно продолжила:

— Радуйся, что лететь пришлось недалеко. И нечего орать. Мы постараемся все починить и после подберем тебя. Не волнуйся.

Онемев от порясения и ярости, я некоторое время открывал и закрывал рот, не в силах вымолвить ни слова.

— После? — выдавил я наконец. — Заберите меня сию же минуту! Неужели ты думаешь, что я отправлюсь в Святилище пешком?

— Конечно, — уверенно ответила Мела. — От точки, где ты находишься, до резиденции царебога всего шесть километров по прямой — определи направление при помощи своего минисенсора, и вперед! Перестань ныть и отправляйся. У нас тут и без тебя работы хватает.

Я наградил Мелу и Поси еще несколькими эпитетами, но мои дамы не отозвались.

Спрятав кулон за воротник, я огляделся, пытаясь взять себя в руки. Вся мерзостность и серость окружающего мира налетели на меня, словно ураган. Куда ни глянь тянулся бескрайний пустынный пейзаж с редкими оврагами и холмиками, со случайными островками неприглядной растительности, по преимуществу жмущейся к земле. Ближе всего ко мне, конечно же, была навозная куча, за которой я заметил еще одну, очень похожую на первую, со странными палками, торчащими из верхушки во все стороны. В боку второй кучи открылась дыра, и оттуда на свет робко вышли

какие-то существа. Это убедило меня, что я вижу перед собой жилище — того сорта, применительно к которому даже определение «лачуга» звучало бы слишком гордо. Вышедшие из строения существа повернулись ко мне, и я испуганно попятился — а потом вдруг пришел к поразительному заключению: это люди. В некотором смысле. Заскорузлое грязное тряпье, прикрывавшее их заскорузлые и грязные тела, мешало утверждать с уверенностью, но, кажется, передо мной стояли мужчина, женщина и кто-то маленький — наверное, ребенок. Я сделал вывод, что приземлился посреди так называемого фермерского хозяйства, где дела велись во фраксилийском духе.

Я дружески улыбнулся фраксилийцам. Они продолжали молча смотреть на меня. Я пожелал им доброго здоровья. Они продолжали молча смотреть на меня. Я извинился за то, что так неудачно упал на их навозную кучу. Они продолжали молча смотреть на меня. Я спросил, как быстрее пройти к Святилищу. Они продолжали молча смотреть на меня. Мало-помалу я разозлился и в конце концов предложил им совершить друг с другом противоестественный акт (они продолжали молча смотреть на меня) и отвернулся. Несмотря на общее раздражение, та часть сознания, что оберегала мое благополучие, подсказала мне: чем раньше я тронусь в путь, тем быстрее отдалюсь от угнетающе унылой фраксилийской фермы. Включив сенсор, вмонтированный в головной обруч, я обнаружил впереди обширный участок застройки городского типа. Это, насколько я помнил, должен был быть главный город на этой части фраксилийской суши. Рядом с ним и располагалось Святилище. Я приободрился и уверенно зашагал своей дорогой, бросив на семейство фремеров прощальный беглый взгляд. Полагаю, они и поныне стоят там, тупо глядя на то место, где в последний раз видели меня.

Чуть погодя я заметил жалкие намеки на ведение сельского хозяйства. У овражков, ощипывая с чахлых кустиков желтоватую листву, толпились небольшие стада малосимпатичных животных, очевидно, местного происхождения — гладкокожих, с отвислыми брюшками и задними ногами длиннее передних. Со временем дорога, на которую я выбрался, пошла в гору, и я заметил появившиеся по ее обочинам ряды бесцветных, чахнущих под солнцем насаждений, поникших и полузасохших, но несомненно некогда кем-то возделанных. Раз или два я мельком замечал в отдалении сгорбленные человеческие фигуры, вяло ковырявшиеся в пыли между грядками грубым ручным инструментом. По всему было видно, что люди эти слишком измотаны даже для того, чтобы молча смотреть на меня.

Условия жизни фраксилийцев оставляют желать лучшего, решил я. Мне открылся новый уровень обнищания — картина бедности более тошнотворной, чем вонь, все еще исходящая от моих перепачканных сапог. Будь я религиозен, я, верно, возблагодарил бы какого-нибудь бога за то, что довольно скоро получу столько килокредов, что бедность скороется с моего горизонта — и надолго. Если, добавил я, улыбнувшись себе под нос, подобная возможность мне действительно представится, я смогу вознести хвалу царебогу.

Больше веселые мысли меня не посещали. Даже появление близ дорожки узкого пенистого ручейка, в котором я смог наконец худо-бедно отмыть сапоги, не исправило моего настроения. Я не был готов к долгому переходу по пустыне под лучами раскаленного светила. Я страдал от жары, жажды, пыли, других неудобств и не знал, как с ними бороться. И не мог позволить себе выпить ни глотка воды из гнилого ручья. В поясном кошельке у меня лежало несколько таблеток метастима, и я проглотил их одну за другой, но действие препарата было слабым и кратковременным.

Но когда, взобравшись на последний залитый солнцем бугор, я увидел перед собой город, то пожалел, что пренебрег неказистыми прелестями сельской местности.

Прошагав еще с километр, я вступил в окраинные городские кварталы. Сейчас я могу со знанием дела заявить, что знаком с различными типами центров урбанизации на многих планетах, населенных все равно кем, людьми или негумами. У всех этих центров есть нечто общее, так сказать, основные черты — толпы народа и множество зданий, в которых этот народ обитает. Кроме того, есть и прочие общие элементы — тот или иной транспорт, коммуникации, очаги коммерции и культуры и прочее. Ничего подобного в фраксилийском городе не было, если не считать сооружений, которые с большой натяжкой можно было назвать зданиями. В них царило полное безлюдье, а разделяли их неопределенных границ пространства, вероятно, соответствующие улицам. Все без исключения постройки выглядели так, словно некая неведомая сила когда-то подняла их в воздух, а потом бросила оземь.

Дома разваливались на глазах. Они были испещрены трещинами, покорежены. Мнгоие здания кренились к земле под самыми немыслимыми углами, у многих недоставало большей части стен или крыш. Окна, двери и прочие проемы зияли подобно раззявленным ртам слабоумных. Все здесь распадалось или было на грани распада, потому что изготовлено было кое-как, из дешевых материалов: стены — из самого скверного чункикрита, металлоконструкции — из ржавых и погнутых труб.

В проулках между домами громоздились кучи щебня и отбросов, похожие на нанесенные ветром песчаные барханы: куски разбитых стен, кузова примитивных механизмов, которые невозможно было узнать, раздавленные контейнеры и упаковки из-под съестного, неописуемый мусор, невообразимая грязь… Запах, исходящий от этих куч, сказал мне, что одна из их составляющих — органическое вещество, существование которого, однако, невозможно оправдать даже понятием «навоз».