Андрей Черноморченко - Интерферотрон Густава Эшера

Установив взаимозависимости и сгруппировав события, можно добиться реконструкции явлений по заданному событийному вектору. Причем неважно, было уже это явление или только состоится, имеет оно место в нашем измерении либо смежных пространствах, в материальной или духовной сфере, — «слоеный пирог» включает в себя все, существуя как неизменная данность.

— Вы хотите тем самым сказать, что можете заглянуть и в будущее?

— В принципе — да. Дело в том, что действующий интерферотрон изготавливался под конкретного заказчика, интересовавшегося исключительно ближайшим прошлым. Но при небольших модификациях аппарат вполне в состоянии дать образы из будущего.

— Вы также можете заглянуть кому-либо под череп и определить ход мыслей?

— Естественно. Полиция постоянно пользовалась этой удобной функцией при выяснении мотивов преступлений. Вернее, не сами сыщики: несмотря на то, что я написал для них подробное руководство, они боялись подходить к аппарату и всегда звали меня.

— Густав, а как сказывается на самих ячейках их изучение?

— Пока я не замечал никаких следов воздействия, в этом смысле исследования не носят разрушающего характера. Если бы было иначе, то, я полагаю, в окружающем нас мире после каждого пуска моего устройства ощущались бы изменения. Интерферотрон всего лишь показывает на экране событие, но демонстрирует его с текстурой, по которой, вероятно можно судить о его свойствах. Все события имеют разное качество. Мне попадались иногда ячейки, внешний вид которых, с обыденной точки зрения, представлялся весьма ущербным. Ради эксперимента я однажды решил изучить воздействие многократных фокусировок на одной из ячеек, но не обнаружил никаких последствий. Любые изменения сразу бы отразились на текстуре объекта: поверхность, скажем так, «здорового» события — гладкая, розоватая и глянцевая, а у «дефектной» ячейки — в трещинах, тусклая и желтая. Я встречал и другие особенности поверхности — вмятины, выпуклости, борозды, но их смысл и происхождение пока остаются для меня загадкой. Для меня также непонятно, насколько изменение качества ячейки может сказаться на всей событийной цепочке.

— Вы исключаете возможность воздействия на ячейки через интерферотрон?

— Теоретически нет. Вероятно, должен существовать какой-то способ внешней коррекции событий, но это может оказаться очень опасным. Я не берусь предположить, к какой реакции приведет вмешательство в структуру хотя бы одной ячейки. Все известное нам мироздание может рассыпаться, как калейдоскоп, и сложиться каким-нибудь другим образом. Или не сложиться вообще.

Густав сделал глоток бренди. Богенбрум помолчал некоторое время, что-то обдумывая, и, пригубив из рюмки, задал следующий вопрос:

— А эта ячейка или событие — как их можно соотнести по размерам с нашим внешним миром?

Эшер улыбнулся.

— Событие как таковое не имеет никаких координат. Оно бесконечно велико или бесконечно мало, — это уж как вам понравится. Оно не материально и не идеально, будучи и тем, и другим. Каждое событие участвует в любом явлении — настоящем, прошлом или будущем, происходящем где угодно во Вселенной. Наше с вами существование — это всего лишь произвольное скольжение по ячейкам согласно вектору, сложенному стрелками. Как мне представляется, такой подход наносит удар по привычному воззрению о том, будто внешний мир движется и изменяется, а мы развиваемся вместе с ним. Отнюдь нет: мы — всего лишь небольшое возмущение, проносящееся вдоль ячеек, подобно шару, запущенному посторонней рукой блуждать по многочисленным нескончаемым лабиринтам. Инерция движения рано или поздно исчерпывается, в зависимости от встречающихся на пути интерференций, возмущение затихает: мы воспринимаем это как смерть. «Слоеный пирог» вечен и неподвижен. Он бесконечно велик или мал, — это не играет роли. События установлены в своей данности; никому не суждено их изменить. Для «пирога» совершенно безразлично, существуем мы или нет: если бы он мог что-нибудь чувствовать, то воспринимал бы нас как внутренний ветер. Моя теория имеет несколько важных следствий. Во-первых, «слоеный пирог» допускает скольжение вдоль него — или внутри него, если хотите — по любому маршруту, какими угодно зигзагами. Нам с вами только кажется, что мы движемся линейно: кто может поручиться, что две минуты назад мы не свернули куда-нибудь, вторгшись в чужое пространство, или же не стали двигаться в обратном направлении? Одновременно с нами (хотя понятия времени здесь совершенно иррелевантны) внутри «пирога» может перемещаться произвольное число возмущений, движущихся сколь угодно причудливыми кривыми, но каждому из них, вероятнее всего, собственное движение представляется поступательным и равномерным. Во-вторых, то, что воспринимается как реальность, — уникально для каждого субъекта и имеет неповторимый характер. Скажем, я двигаюсь вот так:

а ваша траектория выглядит, возможно, следующим образом:

Но, в те моменты, когда мы воспринимаем друг друга как явления, наши трассы пересекаются, проходя по пикам событийной ячейки.

— Извините, что перебиваю вас, Густав, но какова природа этих возмущений? Из-за чего они возникают?

— Точного объяснения дать не могу, но подозреваю, что возмущения, равно как и «дефекты» — результат статического напряжения внутри «пирога». Если можно так выразиться, внутренних сейсмических явлений.

— Следует, таким образом, понимать, что субъекты, то есть, мы с вами, существуем исключительно благодаря нестабильности «пирога» и с достижением им полного успокоения попросту исчезнем?

— «Пирог» не может успокоиться или, наоборот, раскачаться. Все, что находится внутри него, существует всегда и никогда, происходит постоянно либо — с другой точки зрения — вообще не происходит. Индивидуальное восприятие здесь зависит от того, на какие интерференционные вихри или гребни, реализуемые в виде явлений, наталкивается возмущение вдоль своей трассы. Но, поскольку «пирог» вечен, вернее, находится вне времени, у меня нет оснований полагать, будто присутствующие внутри него процессы куда-либо исчезнут. Возвращаясь к моим объяснениям: третьим следствием является полный отказ от понятия времени. Его попросту нет. Время — это то, что субъективно представляется возмущению при следовании вдоль интерференционной трассы. Нам не жалко какой-нибудь сорняк, но мы с уважением относимся к человеку, прожившему 300 лет. Но кому ведомо, чья трасса длиннее или насыщеннее? Говоря о смерти, следует, очевидно, понимать ее шире. Та картина гибели, что мы видим здесь, в нашем мире, — возможно, лишь изменение направления трассы, ожидающее всякое возмущение. Покойник еще бегает среди нас, размахивая руками, но мы его не видим: у нас другие векторы. Он свернул и ушел в смежные пространства. Видна только часть сущности, оставшаяся от него — распадающаяся внешняя физическая оболочка. Наши траектории разошлись. Возмущение, естественно, имеет конечный характер, но сколько еще ему предстоит сделать подобных поворотов, витков? Однако, когда время отсутствует, по большому счету, все равно — где начало, конец или середина. Все существует постоянно и всегда. Я не считаю себя философом и не задумывался достаточно глубоко над многими вещами, надеясь, что кто-нибудь сделает это лучше меня. А сейчас уже совершенно ясно, что у человеческого рода продолжения не будет, так есть ли смысл тратить время на исследования, заранее обреченные на забвение? Вы курите, Франц?