Лариса Малмыгина - Неприкаянная душа

— Чего хочет народ Рима? — устало осведомилась я.

— Хлеба и зрелищ, — сладко потянулся комедиант. — А также свободных выборов.

— Так почему тебе не пойти навстречу Квинту и не заложить «грязную иудейку»? — зло прищурилась я. — Во имя народа, например.

— Постоянные преследования обострили мои чувства, — покачал головой итальянец, — а потому я считаю, что из меня хотят сделать жертвенного ягненка.

— За что тебя преследовали? — смело поинтересовалась я.

— В своих пьесах я нападал не только на сенаторское сословие, но и на цезаря, — тяжело вздохнул лицедей. — Кстати, рабы, видевшие совершенное убийство, уже мертвы.

Мороз пробежал по моей коже. Да, надо бежать, Но как?

— Небольшое судно стоит на причале у берегов Капри, ожидая приказа, чтобы покинуть императорский остров, — будто прочитал мои мысли циркач.

— Не твоего же командирского приказа они ждут, — с горечью усмехнулась я.

— Надлежащий свиток у меня в руках, Алиса, — осветился улыбкой Фарий. — Едем?

— Считаешь, что у меня есть возможность выбраться с виллы? — всплеснула руками я.

— Пока тебя не сторожат, да, а потому не стоит прятаться, — вскочил с места Ставр. — Поторапливайся.

Охрана спокойно пропустила нас к кораблю, безмятежно покачивающемуся на ультрамариновых волнах причала. Комедиант передал капитану маленький свиток, тот согласно кивнул и жестом указал беглецам на крохотную каютку в темном и мрачном трюме. И мы, как не странно, тотчас отчалили от места, где завтра спохватившийся младой распутник должен приговорить к смерти мнимую республиканку.

— Как ты узнал о надвигающемся убийстве «грязной иудейки», Фарий? — укладываясь на жесткую корабельную постель, спросила я. — И что за бумажку ты показал капитану?

— Рабы предупредили меня. А приказ, — горько засмеялся артист, — приказ я везу о том, чтобы народ Рима узнал об освобождении его от ненавистного диктатора. Я обязан состряпать зрелище, достойное Калигулы.

— Но охрана видела, что мы бежали вместе! — ахнула я.

— Видела, — машинально подтвердил циркач, — а потому спектакль придется готовить кому-нибудь другому.

Под утро мы были в Вечном Городе. Знаменитые Капенские ворота, несмотря на раннее время распахнутые настежь, оказались запружены заспанными людьми и повозками, гружеными разнокалиберными узлами. Творения Божии, одетые в серые одинаковые плащи, с суконными шапочками на головах, деловито пробивались через плотное кольцо стражников, придирчиво осматривающих плебеев. Благополучно миновав охрану, мы зашагали по главной улице Рима вдоль склона знаменитого Авентина. Позади остался Большой цирк, Палантин, храм бога Портуна, а мы все шли и шли. Ненадолго задержал нас потрясающий вид на Капитолий и на форум внизу, стоящие недалеко от прекрасного здания, где заседал сенат, но только ненадолго, так как трещавший без умолку комедиант потащил меня к реке, где отвратительная вонь заставила беглянку закрыть ноздри носовым платком.

— Здесь обитают кожевенники, шерстомойщики и шерстобиты, — объяснил причину дурного запаха не в меру разговорчивый попутчик.

За Тибром Рим преобразился. Крохотные косые домишки из древнего прогнившего дерева и глины прижимались друг к другу, стараясь удержать равновесие. Грязные, оборванные дети, вставшие ни свет ни заря, запрыгали вокруг нас, сияя от радости: видимо, Фария здесь знали и любили. Невдалеке высокий, худой старик чинил сети. Увидев толпу, состоящую из местных отпрысков непобедимой нации и двух взрослых людей, он пошел им навстречу, широко раскинув длинные руки.

— Это мой отец, — невежливо показывая пальцем на рыбака, сказал актер.

Папочка встретил наследника с распростертыми объятиями и пригласил в родительский дом. «Хижина дяди Тома» стояла возле самого берега, не боясь опрокинуться в реку, чтобы превратиться в гордое судно или камнем пойти ко дну. Согнувшись в три погибели, чуть ли не на четвереньках, мы проникли в маленькую комнатку, напыщенно именуемую залом. Вдоль «зала» стояли дряхлые скамейки, а посередине возвышался стол из потемневшего от времени дерева. Посадив меня обдумывать происшедшее на замызганную скамью, отец и сын выползли на несвежий воздух, чтобы обсудить планы на будущее. Я прислонилась к обросшей плесенью стене и задремала, так как обдумывание необычайных приключений, выпавших на долю обыкновенной домохозяйки из российского города двадцать первого века показалось мне в данной ситуации бессмысленным. Надоело все: страх за свою никому не нужную жизнь, вечные изнуряющие перемещения из страны в страну, из одного времени в другое.

Громкий хохот разбудил «спящую красавицу».

— Подкрепляйся, Алиса, — прогремел артист, протягивая мне кусок черствого хлеба.

С омерзением покосившись на угощение, я оттолкнула от себя милостивую руку дающего.

— Сейчас сюда подъедет повозка, которая следует в Неаполь, — сообщил мне свое решение комедиант. — Там мы можем спокойно провести остатки дней, пока боги не призовут нас в царство Аида.

— Но Неаполь недалеко от Везувия! — ужаснулась я, ибо репродукция «Последний день Помпеи», висевшая над постелью Жанночки, постоянно напоминала мне о бренности бытия. Да и по моему авторитетному мнению выпученные от ужаса глаза несчастных не предрасполагали к вожделенному отдыху.

В верхнем городе, где проживал народ побогаче, праздновали смерть Тиберия. Римская знать, сенаторы, всадники, торговцы, ростовщики, высыпав на улицы Вечного Города, ликовали столь шумно, что я закрыла уши. Так в России не приветствовали ни одного секретаря или президента. Даже самого Сталина. Повозки, доверху груженные копченым мясом, вяленой рыбой, солониной, мукой, крупами, овощами и фруктами, бесконечной вереницей тянулись по здешним проспектам, раздаривая свое содержимое желающим. Каждому, кто протягивал ладонь, помощники квесторов отсчитывали по сотне сестерциев. Там и сям пьяные образчики великой нации орали веселые песни и призывали на голову Калигулы благорасположение многочисленных богов всесильного Олимпа. Наша небольшая повозка, благополучно миновав торжествующий Рим, выехала на южную дорогу. Благоухающие поля и живописные холмы поразили меня своей необыкновенной красотой, но на минуту закрыв глаза, я все же погрузилась в сладкую дрему.

Уткнувшись носом в душистое сено, в изобилии наваленное на античное транспортное средство, я проспала, наверное, сутки. В сумерках мы подошли к месту, где сделали остановку на ночь. Фарий заботливо накормил меня лепешкой с овечьим сыром, напоил молоком, раздобытым у местных крестьян. Третий член небольшого отряда беглецов, переправлявший нас в Неаполь, немолодой, лысый мужичок, молча смолотил суточную дозу харча, и также молча залез под повозку. Артист лег рядом со мной, повздыхал, поворочался, но тут же отбыл в царство Морфея. Страннице не спалось. Ясные звезды, которые я знала ближе, чем простые смертные, безразлично помаргивали путникам, аккуратное небесное светило, прозываемое в народе Луной, равнодушно освещало темные холмы, которые милостиво спрятали путников от возможной погони.