Александр Шепиловский - На острие луча

Времятон — это почти точка в геометрическом значении слова, то есть то, что не имеет ни длины, ни ширины, ни глубины. Но это вовсе не предел делимости материи. Если двум таким точкам сообщать одну из указанных величин, например, длину, они соединятся и, став как бы тяжелее вдвое, уменьшат свою скорость, которая равна кубу скорости света. Я ее не измерял (попробуй, измерь), таков был результат вычислений. С уменьшением скорости замедляется и время.

Самое главное, нужно утяжеленные времятоны пустить в кабине по кругу, иначе они безвозвратно улетят по прямой в бесконечность. Для их движения преград вообще не существует. Важно дать времятонам первоначальный толчок. Тогда уж никто и ничто не собьет их со своих орбит. Когда они начнут двигаться по кругу, основная масса будет лететь у стенок, к центру их будет меньше и, наконец, в самом центре вообще не будет. В этом есть своя выгода. Если находиться у стенки, время будет замедленно в два раза, чем дальше от нее, тем более замедленно и в центре оно равно нулю. Получаются своеобразные временные пояса. Таким образом можно регулировать ход времени, приближаясь или удаляясь от стенок кабины.

Механизм взаимодействия времятонов с телами я не выяснял. Некогда. Это просто их особенность, качество, которое мы воспринимаем как время.

При встрече гравитона с антигравитоном происходит аннигиляция и рождаются четыре времятона. Но так как они и без того всюду есть, то рожденные времятоны соединяются с имеющимися и увеличиваются вдвое, что нам и нужно было. Я говорю это просто, а на самом деле тут сплошная абстракция. Долго бились, как сообщить времятонам круговое движение. Был момент, когда я уже отчаялся и думал, что это вообще неразрешимо. Однако Ужжаз молодец. Он не дал мне впасть в отчаяние, он охладил меня, осадил и поставил на место. Я благодарен ему за это. Да, нет предела ухищрениям ума человеческого. И мы добились своего. Эксперимент был очень тонкий и ответственный, отклонение от точного расчета не превышало двадцать восьмой цифры после запятой. Зная, что пространство, суть гравитоны, искривляется, мы искривили, придали вихреобразный вид полям тяготения и антитяготения. В момент искривления гравитоны столкнулись с антигравитонами и произошла аннигиляция. Рожденные времятоны повторили их конфигурацию. Время замкнулось. Это была большая победа над силами природы. Я не поверил, когда узнал, что мы решили эту недосягаемо трудную проблему в три месяца. Они пролетели для меня, что трое суток. Я похудел и осунулся, зато получил небывалое внутреннее удовлетворение. А что может быть лучше этого! Ужжаз, могучий ум которого получил достойную работу, тоже был очень рад. Не дремали и Квинт с Тоником. Я остался ими доволен. Они, не жалея себя, не досыпая, в точности выполняли порученное им дело.

Приходила несколько раз Лавния, а о чем мы с ней говорили — не помню. Эти времятоны забили все ячейки моей памяти.

Но не успел я насладиться нашим триумфом, как наступило разочарование. Ужжаз нашел одно серьезное упущение, которое в будущем привело бы к неминуемой катастрофе. Он скромно сказал «образуется» и ушел в соседнюю комнату думать.

— Ты что-то приуныл, Фил? — спросил Квинт.

— Видел ли ты когда-нибудь водяную струю, бьющую из брандспойта?

— Однажды, издалека, когда тебя искал.

— Если пожарник резко наклонит брандспойт, струя прерывается, правильно? Она идет веером, потому что состоит из отдельных частичек воды, она не твердая.

— Это понимают даже животные.

— А луч, который нас понесет, состоит из отдельных тепловых квантов, значит…

— Я понял, не продолжай. Луч тоже прерываем. Когда дадим команду на поворот иразера, он, конечно, повернется, но луч-то прервется, и новые порции тепла пойдут в новом направлении, а мы, Фил, останемся на огрызке луча. У-у. Что же теперь?

— И не из таких положений находили выход, — встряхнулся я. — Продолжим работу.

Мне все же удалось добиться, чтобы инфракванты всего луча одновременно как бы напрягались, правда, ненадолго, всего на пятьсот наносекунд, но этого времени достаточно, чтобы успеть повернуть иразер. И то, что луч в этот момент выгнется дугой — неважно, главное, он не прервется. Он тут же восстановит свою прямолинейность. Ужжаз пожал мне руку и сказал «неплохо». Он не стыдился, что сам не смог решить задачу. А я, конечно, не зазнавался.

Осталось сделать приемник, позволяющий принимать изображение прошлого — хроноскоп. Изготовить его мог бы любой радиотехник, но изображение получилось бы плоским, черно-белым и ограниченным рамкой. Я с этим мириться не мог. Уж делать, так делать.

Волны, несущие изображение, слабы и невидимы. Их забивают электромагнитные волны звезд. Мы построили мощный усилитель, который посторонние волны заглушал, а нужные нам усиливал. Если регулировать вручную — затратятся часы, электронный же настройщик делал это в доли секунды.

Не забыли мы на всякий случай сделать и оружие: кто знает, с чем придется встретиться. Пистолеты, заряженные нуль-пространством и фотонитом с резонатором, получились легкими, компактными и безотказно действовали.

Кажется, было все подготовлено и проверено, но я чувствовал: что-то еще упущено, что-то важное и необходимое. Оно не давало мне покоя, грызло по ночам, оно могло стать впоследствии роковым, и я не мог покинуть Землю в таком состоянии. Я должен быть абсолютно уверен в безопасности путешествия. Я еще раз со всей тщательностью и скрупулезностью проверил, готовы ли мы к старту. Готовы. И на время полета все предусмотрено. А что нас ожидает при возвращении на Землю? Вот где причина моего беспокойства. Всесторонне обмозговав этот вопрос, я пришел к выводу: нужен преданный, умный, пробивной, разворотливый человек. По опыту зная, что такого не найти, я опечалился. Тоник для задуманного мною дела вряд ли подойдет, на Квинта тоже опасно положиться. Да, но ведь есть Ужжаз! Лучшего человека и желать не надо. Если он согласится, это же великолепно.

— Мне нужно с вами серьезно поговорить, — сказал я ему, когда Квинт с Тоником разрабатывали компактную схему размещения груза в кабине. — Дело, которое я предложу, перевернет всю вашу жизнь.

— Она уже перевернута.

— Перевернется еще более.

— Говорите.

— Что, по-вашему, будет с человечеством через пятьдесят тысяч лет? — начал я издалека.

Ужжаз удивился.

— Признаться, как-то не задумывался над этим.

— А как по вашему, смог бы человек нашего столетия понять человека того будущего? Нашли бы они общий язык?

— М-м. Я задам себе этот вопрос в другом варианте. Смог бы нас понять поздний неандерталец или даже кроманьонский человек? Пожалуй, нет. Возможно, его удалось бы научить читать и писать, но это был бы, наверное, предел. Во всяком случае он не стал бы полнокровным членом общества. В интеллектуальном отношении он никогда бы не приблизился к нашему современнику. Его мышление примитивно. Жизнь для него стала бы тягостным, кошмарным сном. Убежден, что объявись он по мановению волшебной палочки среди нас — с условием, чтобы никто об этом не знал — ему было бы уготовано прочно и навсегда место в психиатрической больнице.