Вячеслав Рыбаков - После Апокалипсиса

— Вот так, — сказал Фома.

Он выпрямился в шаткой лодке, перехватил шест у второго кэлпи и с размаху ударил его по спине. Кэлпи сложился пополам, мягкий, словно тряпичная кукла.

— В воду, — сказал Фома.

Кэлпи обернул к нему темное лицо с раскрытым ртом, но не издал ни звука.

— В воду, — повторил Фома и толкнул того концом шеста в подвздох.

Кэлпи с громким всплеском упал спиной вниз.

— Помни про водяного коня! — сказал Фома темноте. — Помни про водяного коня!

Он толкнул в дно шестом. Лодка развернулась носом к зареву на горизонте — дальним огням Территории, ее домам, шахтам и наблюдательным вышкам. Плыть приходилось против течения, Фома налегал на шест, лодка то и дело норовила вывернуться из-под него. И как только эти чертовы педики ухитряются править такими неустойчивыми штуками?

— Я плыву домой, — пел Фома, не думая о том, что голос его скачет по воде, точно мяч, — плыву домой. Меня взяли в плен кэлпи, зеленые мерзкие кэлпи, но я сумел убежать. Первого я ударил рукой, второго ударил шестом! Они упали в воду, в черную воду, теперь их съест водяной конь! А я один стою в лодке, отталкиваюсь шестом от дна, сонные рыбы уходят прочь, зеленые жабы в страхе бегут от моего шеста. Я видел невиданные места, моя отвага чиста, и я плыву сквозь ночь…

Он поймал себя на том, что не может остановиться. Песня распирала его, как насильно удержанный в груди воздух.

Зарево приближалось, и вместе с ним явственно повеяло запахами железа и дыма. Это дом так пахнет? Небо светлело, вода перед носом у лодки собралась в складки.

Территория обозначила себя ржавыми фермами, встающими из воды, на перекладинах повисли зеленые пучки водорослей. Дорожки дальних огней бежали по воде, сходя на нет у его лодки. Он поднял голову и увидел, что звезды, потерявшись в этом зареве, сделались маленькими и жалкими.

Сторожевая вышка росла из воды — обзорная площадка на бетонном столбе; чуть ниже — гладкая жестяная опояска. Говорили, что по ней проходит ток, который отключается лишь во время смены часовых. Площадка ощетинилась стволами пулеметов, а были еще (Фома слышал об этом) снайперы, ради тренировки убивающие рыб, прячущих в глубине свои темные спины.

А это значило, что он в безопасности!

Он выпрямился в лодке, расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, поднес руки рупором ко рту и сказал:

— Эй!

Эхо отпрыгнуло от поверхности воды и вернулось ему в руки.

Следом за эхом в руки ему ударил сноп брызг. Выстрел был словно треск сухой ветки, он даже не сразу понял, что это выстрел.

— Стой, где стоишь! — крикнули сверху.

— Я свой! — крикнул Фома, и голос его сорвался. — Свой! Меня похитили кэлпи! Вчера! Нет, позавчера…

— Придумай что-нибудь более умное, — сказали сверху.

Перед носом лодки практически одновременно поднялось несколько крохотных фонтанчиков.

— Назад! — крикнули сверху напряженным, злым голосом.

— Меня зовут Фома, — закричал Фома, — Фома Белаква! Вы должны знать! Мой папа — инженер на станции очистки воды. Его зовут Георгий.

— Сколько тебе лет, парень? — крикнули сверху.

— Девять! — сказал Фома.

— Выдумай что-нибудь поумнее, дурень, — сказали сверху, и еще один фонтанчик взвился у ног Фомы. На сей раз пуля ударила в днище и сквозь крохотную дырочку плеснула вода. — Ты выглядишь на все двадцать.

Фома растопырил пальцы и поднес к глазам свои большие руки.

— Решил отвлечь нас, так?

Вторая дырочка появилась в днище рядом с первой, осколок дерева оцарапал Фоме щеку. Видно было, как вода плещется по дну лодки.

— Не надо! — крикнул Фома. — Пожалуйста!

Третья пуля легла меж двумя первыми — в днище образовалась здоровенная промоина.

— Я безоружен, — сказал Фома.

— Ты-то… Я видел таких, как ты, перевертыш.

Молчание повисло между сторожевой вышкой и лодкой. И вдруг Фома понял, что молчание это — последнее молчание в его жизни, что вот-вот прервется оно звуком выстрела и шлепком пули, мягко входящей в плоть. И это наступит быстро, очень быстро.

Сейчас.

— Не надо, — повторил он, — пожалуйста, не надо! Я всего лишь маленький мальчик! Я говорю правду! Я…

— Молись, урод! Ты, выро…

Часовой охнул и смолк.

Фома вдруг понял, что вокруг совсем светло, и увидел, что в узкой смотровой щели торчит, покачиваясь, стрела с зеленым оперением.

Вторая лодка вынырнула из дальних зарослей и тут же ушла обратно, в спасительный частокол тростника. Фома прыгнул в воду и сделал несколько отчаянных гребков.

«Водяной конь! — подумал он в ужасе, — водяной конь…»

Он нырнул как можно глубже, с открытыми глазами, изо рта рванулись к поверхности серебряные пузырьки. Далеко над головой что-то сказало:

— Так-так-так…

Пули прошли рядом с ним, он видел, как они висят в толще воды, — кусочки металла в стеклянистой оболочке из пузырьков, словно коконы пауков-серебрянок.

Дно второй лодки висело совсем близко, он отчаянным усилием выставил из воды руку и кто-то там, в лодке схватил эту руку за запястье длинными цепкими пальцами.

Переваливаясь животом, кашляя, Фома оказался в лодке. Тот, что тащил его, покачнулся и откинулся назад, в ухе — серебряная рыбка с рубиновым глазом, во лбу — черная дыра, как у того, тогда… Еще двое кэлпи одновременно ударили шестами, лодка скользнула по воде, как пущенная из лука зеленая стрела…

Фома сидел на дне лодки, обхватив колени руками, и трясся, он никак не мог заплакать. Где-то далеко, надрываясь, выла сирена.

Кэлпи отложил шест и обернулся к нему.

— Ты нам должен, — сказал он и ударил Фому по лицу.

Голова Фомы мотнулась, из носа потекли две струйки крови, но он промолчал, только вытер рукой верхнюю губу.

— Из-за тебя слишком много смертей, — сказал кэлпи сквозь зубы и опять занес руку для удара.

Второй положил ему руку на плечо.

— Это наш бард. Это все-таки наш бард!

И тут Фома заплакал — отчаянно, взахлеб, вытирая руками злые слезы.

— Что вы со мной сделали? Зачем? Я вас ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Кэлпи, тот, что сдержал удар своего напарника, положил руку ему на плечо:

— О, наш бард, о наш любимый. Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

Что-то в груди у Фомы лопнуло, словно горячий пузырь, дышать стало легче, и он, уже не стесняясь своих слез, отчаянно припал к груди своего врага.

— Встань, Белаква. Повтори, что я сказал?

Хромоножка в раздражении прошелся взад-вперед.

Говорили, вместо одной ноги у него протез. Говорили, когда-то, давным-давно, он нарвался на минную растяжку.

Фома в растерянности хлопал глазами. Мыслями он был далеко, Хромоножка застиг его врасплох. Справедливости ради надо сказать, что это ему удавалось довольно часто.

— Белаква очень занят, — ядовито сказал Хромоножка, — Белаква считает мух. Он у нас большой ученый, верно, Белаква?