Егор Радов - Змеесос

Миша Оно согнулся в учтивом поклоне, как придворный, но Яковлев неожиданно рассвирепел.

— Ты у меня попляшешь, отче! — зло воскликнул он. — Я не сойду с этого пути, я должен тебя остановить, как настоящий здешний житель! Ну — спорь со мной, говори свои доводы и воззрения! Если ты сделаешь свой шаг, я ударю тебя кандалами по телу и вызову охрану порядка, которая скажет мне огромное спасибо!..

— Я имею право поменять окружающий социум, — спокойно заявил Миша, выставив вперед левую ногу. — А вы, если хотите, то можете сгнить в своей ежедневной свободной рутине.

— Но… Не надо, я умоляю.

— Прочь, дурачок! — басовито крикнул Оно.

— Я взываю.

— Вон!

— Спасите меня, отче, будьте со мной, не оставляйте меня, не покидайте… — плачуще проговорил Артем, отступая назад на один шаг и затем сжимая свой рот так остервенело и отчаянно, что стал слышен скрип зубов.

Он держал кандалы перед собой, потрясая ими, как истинным оружием, и словно готовясь произвести резкий удар в какую-нибудь точку тела. Миша Оно напряженно смотрел вниз, затем вдруг схватил с полки большую бежевую книгу, размахнулся и швырнул ее прямо в нос Артема Яковлева, попав в переносицу корешком.

— Уа! — взвыл Яковлев, роняя звенящие кандалы. Тут же Миша бросился на него и сильным ударом ноги в пах поверг его на пол.

— Лежать, скотина! — скомандовал Миша и ударил беднягу второй ногой в морду.

— Милосердие… — прошептал Артем Яковлев.

— Власть! — крикнул Оно, начав настоящее избиение. — Ты, скотина гнусная, метафизический хрен! Я тебя кончу здесь в библиотеке!

Руки и ноги мелькали, нанося удары. Хрипела жертва, моля о помощи, хрустели кости и хрящи. Кровь выступала из тела, свидетельствуя о подлинной силе побоев. Новообразованные синяки заполняли собой поверхность бывшего гордого существа. Миша бил самозабвенно и долго, словно занимался любовью или совершал любимое физическое упражнение; и напевал какую-то непонятную мелодию в ритм совершаемому деянию. Потом, вдруг закончив делать это, он обиженно сказал:

— Да ну тебя. Тебя неинтересно бить.

— Почему? — осведомился окровавленный Яковлев, приподнявшись с пола.

— Ты должен кричать и жаловаться. Просить меня, чтобы я перестал.

— А может быть, я стойкий?! — заявил Яковлев. Миша Оно подумал об этой идее и мрачно проговорил:

— Это-то мне и не нравится.

Он помолчал, грустно глядя в окно. Там было все; там начался дождь; там были деревья и воробьи и кусты, и серый свет матово сиял в облаках, и дорога была посреди, как приглашение, или центр. Пустота и безлюдие царили здесь, горизонт был ограничен линией, а здания стояли, как неживые, не пропуская сквозь себя ни ветер, ни дождь. Нужно было что-то начать, или закончить, или продолжить. Нужно было быть, или не быть, или что-нибудь еще. Кто-то ждал чего-то. Кто-то родился. Кто-то сказал звук «э».

— Э! Прощай, мой лучший друг, я ухожу туда, я буду там. я есть. Возвращение оправдает мой смысл, падение спасет мою цель, миг определит мой путь. Ты остаешься, я иду, ты здесь, я там, ты лежишь, я стою. Отец, все продолжается!

Произнеся это, Оно шагнул вперед, переступив через Яковлева, распростертого перед ним, как через барьер. Потом он тихо подошел к оранжевой двери с золотой ручкой, открыл ее и вышел вон.

Что-то началось.

Около стены он стоял печально, как перед переходом или чертой. Стена хранила свои трещины и пространство за собой и была готова образовать проем, чтобы впустить нуждающееся существо. Его звали Миша Оно, и губы его цвели. Он имел свое имя, и весь мир был открыт для него, как лучшая система.

Стена была полна тайн, событий, намеков и встреч. Серая синь была на ее поверхности, свет дождя блестел везде, и снега не было, как во сне. Он был Оно, и он хотел всего. Кто-то завершал свой путь, кто-то начинал. Миша стоял около входа и был готов.

Рядом с ним была стена, отделяющая одну воплощенную возможность от другой. Ее низ совпадал с землей, и она заканчивалась высью. Она имела в себе проем, чтобы пустить индивида в другую разновидность простой реальности, и он мог открыться в любой момент. Это было.

Стена, ждущая входа в нее, отделяла одно от другого, как межа, или столбик, и Миша Оно был готов вступить во внутреннее пространство ее небольшой ширины. Эта стена была почти белой и отражала свет, как луна; и дождь стекал с нее, будто простая вода, стекающая с вертикальной плоскости.

Он толкнул ее центр, и дверь открылась. За ней сразу располагалось прямоугольное, едва освещенное помещение со стульями и людьми, стоящими аккуратно друг за другом; и последний из них стоял незыблемо и покорно, а затылок его был гладко выбрит, как щеки, или подбородок. Пиджак изящно облегал расправленную широкую спину, штаны были серыми, как воробей. Может быть, он собирал марки.

— Вы туда? — спросил Миша шепотом, приблизившись к его левому уху.

— Я здесь, — устало ответил человек, продолжая смотреть прямо в спину огромному блондину перед собой.

— Да, — сказал Миша, уходя вперед.

Он шел вдоль очереди, и все субъекты, составляющие ее, повернув головы, молча глядели на него большими глазами. Это было неприятно и не так интересно; и этих людей было шестнадцать, а их одежды были почти одинаковыми и отличались только расцветкой. Дойдя до первого индивида в этом ряду, Миша обнаружил маленькое раскрытое окошко, где горел свет и было что-то; но никто не склонялся над ним с вопросом и вообще не говорил с ним; а тот первый лысый человек в серо-синих штанах надменно стоял рядом и, наверное, не желал ничего.

— Здесь? — спросил Миша, подходя. — Вы сюда? Я хочу спросить.

Человек не сказал ничего, только презрительно отвернулся к стене. Миша расположил свою голову рядом с окошком и громко произнес:

— Кто это? Я пришел к вам, я хочу вступить в тоталитарную зону.

Внутри показалось злое пожилое лицо в очках, склоненное над чтением огромной, очень толстой книги без переплета; его глаза гневно поднялись на Мишу, а рот крикнул:

— Ты что, слепой, лучший дружище!.. В очередь!

— Простите. — робко сказал Миша, повернувшись к стоящему первым лысому существу.

— Вы тоже все этого хотите?!

Лысый скорчил противное лицо, как будто хотел блевать, потом гнусаво ответил:

— Мы ничего не хотим… Мы работаем, дружище.

— Вы охраняете? — спросил Миша.

— Мы стоим в очередь, — ответил лысый, снова отвернувшись после этого к стене, а стоящий за ним длинный красивый человек вдруг добавил:

— Очередь — это лучшее.

— Вы работаете очередью? — радостно воскликнул Миша Оно, готовясь уйти.

— Мы работаем очередью, — подтвердил красавец, моргнув. — Каждый субъект, приходящий к нам, должен быть счастлив о самого начала, а очередь есть высшее, лучшее и главное, что только может быть создано в поисках занятия и досуга! Вставай сюда, дружище, и ты придешь в конце концов; и сладостен будет твой конец, и ты воспримешь каждый миг, как прекрасный и единственный! Мы все здесь стоим для тебя; мы все здесь молчим для тебя; мы можем тебя бить, ловить или любить — это неважно, главное — твоя прелесть и восторг, главное — мир и чувство. Вставай сюда, дружище, и, может быть, ты придешь.