Николай Казаков - Искатель. 2000. Выпуск №6

— Погоди, а ты до этого разве о существовании брата не знал?

— В том-то и дело, что нет. В личном деле Сизова ни о каких братьях не упоминается. Я так думаю, что он решил о нем не писать, чтобы у приемной комиссии не возникло лишних вопросов. Формально он прав. Ведь тот не брат же ему, на самом-то деле.

— Макс, а его фамилию ты не выяснил?

— Не только фамилию, но и адрес. И даже побывал по этому адресу.

— И что же?

Вместо ответа Мишин достал фотографию и протянул Дворецкому.

— Никого не узнаешь?

Юра внимательно всмотрелся.

— Вот этот — Сизов. Это, я так понимаю, его брат с семьей.

— Женщина не кажется тебе знакомой?

Юра еще раз посмотрел на фотографию.

— Ты знаешь… А ведь она похожа… Ты хочешь сказать, что это Светлана Кочетова?

— Именно.

— Вот это поворот! — Дворецкий даже присвистнул. — Ну ничего себе! Слушай, а дело-то становится очень и очень неприятным… Макс, тебе нужно срочно выяснить, не были ли Сизов и Баранчеев накануне своего исчезновения в увольнении или самоволке. Это для нас обоих очень важно… Чувствую, что искать нам придется не пропавших курсантов, а скрывающихся преступников.

— Юр, ты можешь толком объяснить, в чем дело?

— А дело все в том… Слушай, а у Баранчеева же «Нива»?

— Ну «Нива»!

— Вообще труба! Мне не так давно звонил наш общий друг журналист и рассказал очень интересную вещь. Оказывается, два дня подряд — в пятницу и в субботу — около палатки Кочетовой дежурила «Нива» с двумя парнями и девчонками. В субботу они дождались Шлема с Зубром и уехали за ними следом. По нашей неофициальной информации, это был день, когда те собирали дань с палаток. То есть они были при хороших деньгах. Вот тебе и мотив для убийства!

— А при чем здесь Кочетова?

— А Кочетова могла стать невольным свидетелем. И ее нужно было убрать. По времени все совпадает: Шлем с Зубром уезжают часов в семь-восемь, их убивают, забирают деньги, поджигают машину и в ту же ночь приходят к Кочетовой. Пистолет один и тот же. Почерк один и тот же — выстрел, потом поджог.

— Юр, но зачем Баранчееву деньги? У него их и так куры не клюют!

— Деньги никогда не бывают лишними, — резонно заметил Дворецкий.

— Но постой, Кочетова же родственница Сизова! Неужели ты думаешь…

— Здесь может быть такой расклад — через Кочетову они узнают, когда приезжают Шлем с Зубром. Обтяпывают свое дельце. А потом убирают Кочетову как свидетельницу. Ведь это же мог сделать и Баранчеев!

— Бред какой-то!… — пробормотал Мишин.

— А ты думал убийства — высокогуманные поступки?! И подчиненные строгой логике?! Я уж столько всего насмотрелся! И как дети убивают родителей, и как родители детей… — Дворецкий поморщился и махнул рукой. — Ладно, дуй в училище и выясняй, не ходили ли они в самоволку. При любом исходе — сразу звони.

— Вообще-то я хотел еще заехать к матери Баранчеева. Я ей звонил, и она ждет меня дома.

То, что Людмила Станиславовна врет, Мишин понял сразу.

После предыдущих встреч с Баранчеевой, а они происходили в офисе ее фирмы, у Мишина сложилось о ней представление как о женщине властной, жесткой, решительной, но одновременно настолько трепетно любящей своего единственного избалованного, непутевого сына, что на первый взгляд было просто удивительно, как в этой царственной особе уживаются эти две половинки. Когда Людмила Станиславовна говорила о своем Альберте, то казалось, что рассказывает она не о восемнадцатилетнем защитнике Родины, а о восьмилетнем шалуне, решившем в очередной раз разыграть свою любимую мамочку…

— Увы, у меня ничего нового… — в какой уже раз притворно вздохнула она и по слогам повторила: — Ни-че-го.

Врет же ведь, врет!… Но смысл?

Он чувствовал, что ее так и распирает от какой-то тайны, которую она не собиралась ему открывать. В этот момент она была похожа на маленькую девочку, случайно подсмотревшую, где мальчики делают тайнички, и не спешившую об этом рассказать своим подружкам, а обдумывающую, как бы посмотреть, что в них находится.

Никудышная из вас актриса, Людмила Станиславовна, подумал Мишин, все ваши чувства написаны на лице.

Но легче от этого не становилось…

Что она может скрывать? Что?

И Максима неожиданно осенило: кроме как информацию о том, что ее сын жив-здоров, скрывать ей больше нечего!

Какая еще может быть для матери радость в этой ситуации?! А говорить ничего не хочет. Неужели потому, что знает о его преступлениях? И покрывает его?

Спокойно, спокойно, остудил себя Мишин, пока это только догадки.

— Вы уже обратились в детективное агентство?

— Пока еще нет. Я надеюсь, что, как и в первый раз, Альберт погуляет и вернется. — И добавила: — На десятые сутки.

— Они истекают завтра, — как бы между прочим замерил Максим.

— Спасибо, я помню.

Мишину показалось, что последняя фраза прозвучала с интонациями «Спасибо, до свидания!». И в подтверждение того, что их малосодержательная беседа подошла к концу, Людмила Станиславовна встала и, тяжело переставляя ноги, прошлась по комнате.

Максим продолжал сидеть. Свой уход он считал пока преждевременным.

— Людмила Станиславовна, а вы от сына никогда не слышали фамилии Пущин и Лазарев?

— Это кто еще такие? Товарищи Альберта по училищу?

Максим покачал головой.

— А кто же? — еще больше удивилась она, словно, кроме училищных друзей, никаких других у ее сына и быть не могло.

— Ну не слышали, значит, не слышали… — Мишин пожал плечами.

— Нет уж вы мне скажите, кто эти люди! — Она выпятила нижнюю губу и стала похожа на маленькую обиженную девочку. Но в голосе звучал начальственный металл.

— А о Шлеме и Зубре вы тоже никогда не слышали?

— Может, вы перестанете говорить загадками? — Металла в голосе заметно прибавилось. — Не забывайте, что мой сын пропал, и мне важно знать любую информацию, касающуюся моего ребенка!

Переигрывает, явно переигрывает, подумал Мишин и неторопливо встал с кресла. А впрочем… Ведь и на самом деле может их не знать.

— Зубр и Шлем — одни из городских неформальных лидеров.

— Альберт никогда не был связан с дурными компаниями, — отрезала она, но почти сразу, словно до нее дошло что-то очень важное, спросила: — А что вы этим хотите сказать?

— Несколько дней назад их нашли мертвыми, — ровным голосом произнес Максим, глядя ей прямо в глаза.

Кровь отхлынула от лица Баранчеевой, оно стало неестественно светлым, почти белым, руки мелко затряслись, взгляд забегал по стенам, переместился на потолок, затем спустился на ковер, замер на носках ее красивых, вышитых бисером домашних тапочек, она несколько раз сглотнула и с трудом выдавила:

— Вы думаете, он имеет к этому отношение?