Юлия Федотова - Свет. Испытание Добром?

– Ну что ты оцепенел? – прикрикнул на него Легивар. Не таким уж он был черствым и надменным, каким старался казаться, и прекрасно понимал, что должно твориться на душе у силонийца. – Ну порезал слегка, ну и что? Не убил же, в конце концов?

– Я не сам это сделал, понимаешь? – Кальпурций вскинул на него полные отчаяния глаза. – Меня заставили!

– Эка новость! – всплеснул руками бакалавр. – Ты у нас кто – великий мудрец или выдающейся силы маг, чтобы ни один артефакт на свете не мог подавить на миг твою волю и подтолкнуть к действию? Хватит уже лелеять свои душевные раны, твой друг сейчас кровью истечет! – Он кивнул на Йоргена, увлеченно слизывающего черные капли с располосованного запястья.

Что ж, отповедь вышла резковатой, но Кальпурцию пошла на пользу. Он «наконец-то соизволил оторвать благородный силонийский зад от вальдбундской почвы» (как с раздражением подумал Легивар, хотя вслух не высказал), отыскал в мешке моток тряпиц и привел друга в божеский вид: смыл кровь, перевязал, как умел. А умел плохо. Йорген остался втайне недоволен результатом, и вообще, он желал большего.

– Легивар, помнишь того глупого кнехта во Фриссе – ты ему руку прирастил? А не можешь сделать так, чтобы мои царапины прямо сейчас зажили?

– Не могу, – буркнул тот, он не любил признаваться в собственном бессилии. – Там я прирастил к живому мертвое, это была некромантия. А твои, как ты выражаешься, «царапины» сделаны в живой плоти. Тут лекарь нужен, а не некромант.

– Жаль! Страсть как болят! – вздохнул Йорген. И неосторожно добавил: – Я думаю, уж нет ли в них какой заразы? Похоже, меня начинает знобить…

Зря он это сказал. Ведь искал исключительно сочувствия, хотелось, чтобы пожалели. А в результате к старым ранкам, и без того многочисленным, прибавилась еще одна новая в виде руны эльхаз на спине – заразу отгонять, ведомую и неведомую тоже. Разве не обидно?

А еще обиднее, что поспать так и не удалось. Вроде бы задремал – и тут же очнулся, будто кто в бок толкнул. И обнаружил, что вызвавшийся караулить Легивар мирно посапывает, уткнувшись носом в мешок, и Тиилл с хейлигом дрыхнут беспробудно. А чуть поодаль, за линией пентаграммы, маячит… кто бы вы думали? Старая знакомая, ведьма-стрига с Черного ручья!

Увидела, что проснулся, обрадовалась:

– Думала, не приду к тебе опять, да больно уж местечко вы удачное выбрали, грех не воспользоваться. Ну, Веннер эн Арра, задачку-то разгадал?

– Я Йорген фон Раух! – раздраженно огрызнулся тот, не удостоив старуху приветствием – любимая мачеха непременно укорила бы его, невежду. – И ничего не разгадал, потому что не моя это стезя – философия!

– Оно и видно, – хихикнула бабка. – Ну ничего, как исполняться начнет, догадаешься, если не вовсе дурачок… А от кого это у вас так хорошо свежей кровушкой попахивает? – Она шумно потянула носом. – Поранился кто?

– Это от меня! – мрачно признался ланцтрегер, сам не зная зачем.

Ведьма прищурилась, будто вглядываясь во что-то невидимое:

– А! Так это тебя, выходит, лесной змей якул подрал?

– Может, и якул. Он, знаешь ли, забыл отрекомендоваться.

– Якул, – с глубоким внутренним удовлетворением подтвердила ведьма. – Теперь таких уж мало осталось, а прежде, помню, целые деревни выедали… – И, сама себя перебив, предложила неожиданно: – А хошь, исцелю?

– Давай! – искренне обрадовался Йорген: раны начинали воспаляться, несмотря на руну на спине, и жгло их все сильнее. – Из пентаграммы выходить?

– Да сиди уж на месте, – небрежно махнула рукой стрига. – Мне от роду три тыщщи с хвостиком, что мне твои нифлунжьи картинки? – Потом пробормотала что-то неразборчиво, плюнула наземь, и Йорген понял, что у него ничего не болит.

– Ах, спасибо, бабушка! – обрадовался он и вспомнил, что надо позаботиться о ближнем. – А у спутника моего порез на ноге, ты не согласилась бы заодно…

– Это у хейлига-то? – фыркнула когтистая «бабушка». – Вот еще! Ищи дуру в другом месте! Пусть его Девы Небесные пользуют, ежели им до смертных вдруг дело есть.

Сказала так, плюнула еще раз и пропала. А Йорген оставшийся до рассвета час провел без сна.

Впрочем, все они не выспались в ту ночь. И утром, продираясь сквозь заросли шиповника с веселыми и довольными лошадьми в поводу, сами едва переставляли ноги.

– Это было ужасно! Второй такой ночи мне не пережить! – хныкал Йорген всю дорогу: в отличие от спутников своих, он не боялся показаться слабым и изнеженным – в это все равно никто не поверил бы.

А «второй такой ночи», к счастью, не случилось.

Солнце еще не перевалило на запад, когда взорам путников открылась довольно неожиданная для этакой непролазной глуши широкая поляна. Или даже пустошью ее стоило бы назвать. Ведь на лесных полянах растут травы и кусты, пеньки какие-нибудь торчат обычно. А тут, внутри идеально правильной окружности, не было ничего, даже почвенного слоя, лишь грязно-серый песок – будто огромное кострище или меленькое пожарище. Вот только у деревьев, кольцом обступивших это странное место, стволы не почернели, и ветви их не опалил огонь. Но те части крон, что были обращены внутрь круга, были будто отсечены одним взмахом острейшего клинка – срезы блестели как шлифованные. Но даже не это удивляло больше всего.

Мало того что воздух над поляной струился и плыл, как вода (такое часто можно наблюдать в жару над раскаленной солнцем дорогой, но не посреди хранящего свежесть леса), он вдобавок еще и искрился, мерцал, будто мириады мельчайших льдинок кружили в нем. Пожалуй, он даже светился, только на солнце это было труднее заметить.

И в эту дрожащую, переливающуюся эфирную субстанцию какой-то альв пытался затащить под уздцы мохнатого, низкорослого фельзендальского жеребчика, под завязку навьюченного тюками, придающими благородному животному сходство с ослом. Впрочем, повадка у него тоже была ослиная: зверь топырился, упирался всеми четырьмя ногами, мотал башкой и фыркал так, что брызги во все стороны. В общем, ясно давал понять хозяину, что иметь дело с неизведанным отказывается наотрез.

Видно, борьба продолжалась уже долго и нервы альва были на пределе, потому что слова, срывающиеся с его уст, были для представителей благородного лесного народа, скажем так, нехарактерны. «Пшел! Пшел, шторбово племя! Вервольфова сыть! Вперед, проклятущая тварь! Сомкнется же сейчас! Сдохнем тут с тобой, тупая скотина! Пшел, окаянный выродок, чтоб тебя!..» – в таком духе. Что ж, даже лучшие из смертных в минуту сильного душевного волнения способны выразиться неудачно, особенно если воображают, что их никто не слышит.