Роман Смеклоф - Тридцать один

Я обернулся. Из-за левой стены моей камеры на нас смотрел, заросший грязными, скомканными седыми волосами, человек. Между ними торчал горбатый нос и пронзительные синие глаза.

— Не лезь не в свое дело! — грозно прикрикнул на него дядя.

— Прошу прощения. — ответил незнакомец. — Я бы ни в коем случае не стал вмешиваться, но я соскучился по человеческому общению. Я здесь уже двадцать пять дней и мне осталось совсем чуть-чуть.

— Рад за вас. — бросил Оливье и уставился на меня.

— Я ничего не делал. — не слишком уверенно повторил я.

— Я могу подтвердить. — влез Евлампий.

— Ты, подтверждалка, рассыплешься в пыль на его костях!

— Я бы попросил мне не тыкать!

— Какая у вас содержательная беседа, господа. — заметил незнакомец из соседней камеры.

Дядя бросил в его сторону испепеляющий взгляд и снова повернулся ко мне.

— Боишься? — спросил он, двигаясь в обход дыры.

Я кивнул и пошел на противоположный край.

— Мало. — тихо проговорил он. — Я хочу, чтобы ты умирал от страха. Желаешь узнать, что ты сделал? Хорошо. Я тебе скажу.

Дядя продолжал продвигаться вдоль стены и мне приходилось отходить в другую сторону.

— Король Дарвин. — приступил Оливье. — Седьмой год начинает празднование дня рождения с дегустации торта. Ему приносят целый торт. Он собственноручно отрезает маленький кусочек и кладет в рот. Медленно пережевывает и…бац…

Оливье так громко и звонко хлопнул в ладоши, что я с перепугу чуть не свалился в дыру.

Замерев на мгновение, дядя разочарованно посмотрел на меня и продолжил движение.

— Надеялся, ты упадешь. Ну ничего, месть особенно сладка, когда ее долго дожидаешься. Король Дарвин пережевал кусочек торта, — продолжил Оливье, — и уже вставал, собираясь провозгласить начало праздника, но не объявил!

Дядя сорвался на крик.

— Потому, что он застыл над своим золотым троном! Окаменел! Тогда все повернулись ко мне!

— Вы потрясающий рассказчик, вы оказали бы честь даже Большому репертуарному театру! — восторженно воскликнул седой незнакомец.

— Он стоял, ни на что не реагируя, как мраморное изваяние в свою честь! — ни на кого не обращая внимания говорил Оливье. — Все гости, даже жалкие слуги, показывали на меня пальцами. Они кричали «Мастер проклял нашего короля своим тортом».

— Это серебряная пыльца. — деловито проговорил голем. — Мы же видели такое во время охоты на левиафана. Фея должна подуть…

— Она дула! — заорал Оливье. — Тысячу раз дула!

— Не помогло? — спросил я.

— Он стоит над троном, как статуя! Что ты натворил? Мой торт! Меня не было десять минут!

— Я ничего не делал. Фея испугалась, когда голем попал в сосуд своим снарядом и начала сыпать серебряной пыльцой. Я ее успокоил и она перестала.

Оливье смотрел на меня так, словно я объявил, что командую поглотителями магии.

— Ты же уничтожил меня, понимаешь? Стрескал и не подавился, проклятущий оборотень! — отчаянно крикнул он. — Не пройдет и двух дней, как все тридцать миров узнают, что я отравил своего лучшего клиента!

Дядя сел на пол, свесив ноги в дыру, и закрыл лицо руками.

— Потрясающе! Репертуарный театр меркнет! Какая живость языка и страсти! Позвольте поблагодарить вас! Я покорен! Прошу прощения, с моей стороны не вежливо вмешиваться в вашу беседу, тем более не представившись. Меня зовут Мровкуб Тридцать Первый, бывший архивариус Магистрата.

Он попытался поклониться, чуть не ударившись о стену за которую держался.

— Что такое магистрат? — пробормотал я.

— Очень приятно, господин бывший архивариус Мровкуб Тридцать Первый. — отозвался голем. — У моих спутников плохо с хорошими манерами, поэтому прошу их простить. Меня зовут Евлампий, исполнитель третьей категории канцелярии исполнения приговоров высшего суда Тринадцатого Темного Объединенного мира.

— Большая честь. Прошу прощения, господин Евлампий, у меня скверное зрение не извольте на меня оскорбляться, но должен признаться, к моему глубочайшему смущению, что не могу вас разглядеть.

— В том нет вашей вины, господин бывший архивариус, я столь мал, что для господина со слабым зрением, неразличим. Я имею несчастье быть прикованным к цепи оборотня и сопутствовать в его странствиях. — скромно ответил голем.

— Как все интересно и смешанно в реальном мире. Я отвык от всего настоящего. До случайного стечения обстоятельств, приведших меня в столь плачевное положение, я длительное время не покидал стен архива магистрата.

— Прискорбно слышать…

— Заткнитесь! От ваших светских бесед тошнит! — заорал Оливье.

— Вынужден представить и этого господина. — со вздохом сообщил Евлампий. — Он хорошо известен в тридцати мирах, как браконьер, пьяница и нарушитель общественного спокойствия…

Дядя зарычал.

— Но прежде всего, — поправился голем. — Он знаменит своим кулинарным мастерством. Мастер Оливье, и его ученик и помощник…

— Проклятый вредитель! — отчаянно взвыл дядя.

— Ужасно, что вы попали в столь щепетильную ситуацию. — не обратив внимания ни на тон, ни на оскорбления, уважительно проговорил архивариус. — Мое сочувствие с вами, поверьте. Мне жаль, что известный ученик подставил своего знаменитого учителя…

— И вышел сухим из воды! — выкрикнул дядя, и добавил чуть слышно. — Мы будто поменялись местами.

— Я должен обратить ваше внимание на то, что любое событие, долженствующее произойти в тридцати мирах в ближайшем будущем, не имеет для нас значения. Попавшие на каменную террасу, так летучие обезьяны, не без иронии, называют нашу тюрьму, смертники. Из этих камер нельзя выбраться. Путь один, вниз.

— Мы умрем? — дрожащим голосом спросил я.

— Рано или поздно, юноша, всех ждет смерть, таков закон нашей вселенной. — заметил архивариус.

Оливье громко вздохнул.

— Когда же вы заткнетесь? — спросил он, сдавив лицо руками.

— Позвольте спросить, господин бывший архивариус, почему вы так убежденно говорите о смерти? — уточнил Евлампий.

— Я в камере двадцать пять дней, к счастью, местная природа богата влагой и дожди, в здешних краях, не редкость, иначе, я давно бы погиб от жажды. Все, с кем я имел честь отбывать наказание, уже погибли. Скоро придет и мое время.

— Прошу вас, господин бывший архивариус, мы хотели бы услышать доскональный рассказ. — попросил голем.

— Конечно. — согласился я.

— Чтобы вам стало ясно, я расскажу устройство тюрьмы. Она пропитана древним колдовством, поверьте мне, я в этом разбираюсь. Пространство над нами, до карниза с которого сбрасывают смертников, зачаровано заклятьями отнятия веса. Поэтому, заключенные не разбиваются, а медленно падают, как невесомые пушинки. Пространство под нами, до земли, зачарованно противоположными заклятьями и прибавляют вес. От этого, падая, совершенно невозможно спастись.