Станислав Лем - Кибериада. Повести и рассказы

А что ж это за музыка гармонограммическо-гармоническая?- спрашиваю снова и слышу в ответ: Персону она сопрягает с Природой и претворяет Грез Рой в Рай Земной, так что беги, не мешкай, ведь пособить в таком деле- галактическая заслуга!

Бегу, бегу- но,досточтимый тошняк,еще хотел бы я знать, каким это образом держава, то бишь Держаба Гафния заполучила партитуру Сфер и гармонию оных, откуда она у них завелась? Ба!- ответствует мне тошняга,есть у них обычаи древние,указания верные,ведь играть-то они завсегда играли,только не так, не на том и не тем манером, каким надлежит, но теперь они в курсе, и от музыки ихней грудь спирает,дух замирает,очи внутрь, а уши вширь, так спеши же, мой колотун, а то не поспеешь на репетицию!

Позволь,позволь,говорю,я тебе не колотун какой-то,а первой гильдии маэстро из симфонического оркестра, но расскажи, ради бога, еще хоть малость о гафнийских обычаях, чтобы мне там в грязь лицом не ударить!

Ох, некогда мне,отвечает,ступай,да живее, и, право, будешь мне благодарен по гроб!

Пустился я в путь,и вот,когда уже обозначились очертанья планета (ибо Держаба- не какая-нибудь женская,простая планета,но мужской, хоть и крохотный,сугубо мужской планет) и показалась Ограда Громадная Мраморная, на которой горела золотом надпись: «КОРОННЫЙ КОНСЕРВАТОРИУМ»,- неподалеку заприметил я деревянную, маслом покрашенную повозку,а на ней- крайне утомленного робота;он искался- страдая,по дряхлости лет, от опилок, вгрызавшихся во все его шестеренки; я помог ему очистить суставы и сочленения,а он между тем что-то тихонько мурлыкал.Я спросил- что, он ответил: Масличную песнь!Не знал я такую.Стал я выспрашивать о Гафнии,он же был глуховат и велел повторять каждое слово четырежды, а потом говорит мне: Ударник! Ты молод, проворен, дюж и ногаст, ты выдержишь многое! Не буду тебя отговаривать от посещения Гафния,но уговаривать тоже не буду.Как решишь,так и сделаешь.- Верно ли, что там играют?- А как же,с ночи до утра и с утра до ночи,однако во всякой стране особый обычай,и вот тебе мой совет: молчи. Что бы ты ни узрел- ни слова.Что бы тебе ни казалось- ни звука. Ни гугу! Воды в рот, язык на замок,немотою запечатай уста, тогда, может статься, расскажешь когда-нибудь,что там увидел,во что там играл! И сколь ни просил я его, сколь ни молил, сколь ни увещевал, он уже ни слова не проронил.

Что ж, вот тут-то я загорелся,и лютое одолело меня любопытство,хотя не скажу,чтобы в золотые ворота Гафния я стучал совершенно спокойный, ибо чувствовал кожей:скрыта за ними бездонная некая тайна! Все-таки принялся я колотить колотушкой из чистого золота,звон же ее был чуден и бодрил дух, и стража весьма охотно меня впустила и приветливо молвила:Видишь дверь? вали туда смело.А уже и сени тут были дивные- уже стоял я в густоколонной громаде,сокровищами сверкающей;не сени,а храм, и кругом золотые инструменты висят! Я в дверь; вхожу — и глаза зажмурил, такой ослепил меня блеск — от алебастра,и оникса,и серебра;вокруг колонн чащоба,я на дне амфитеатра стою,о Боже,да это пропасть, бездна, знать, веками сверлили они свой планет и в середке устроили Филармонию!Нету здесь мест для публики,только для оркестрантов,кому кресла, кому табуреты, дамастом в серебряный горошек застеленные и рубином присыпанные,и для нот стояки изящные, и плевательницы среброкованые для духанщиков, как-то:трубодеров, трубодувов и фанфаронов, а потолочье брильянтит пауками-подсвечниками,каждый радужно люстрится, и в холодном блеске огней- ничего,ни зала,ни галереи, только в стене напротив оркестра во всю ширину — ложа одна-одинешенька: красное дерево, с тисненьем материя, амуры в раковины дуют,бордюры да кисти, а ложа закрыта портьерой парчовой, а шитье на ней виольное да бемольное, и месяц новый, и гирьки свинцовые, и пальмы в кадках величиной с дом, а за портьерою, верно, трон, только задернута она, и ничего не видать.Но я-то мигом смекнул,что это и есть королевская ложа! И еще вижу на дне амфитеатра дирижерский пюпитр, да не простой, а под балдахином хрустальным, ну прямо алтарь, а над ним надпись неоном: CAPELLOMAYSTERI UM BONISSIMUS ORBIS TOTIUS!

То есть,значит, лучший на свете капельмейстер, или бригадир оркестра. Музыкантов тьма,но на меня никакого вниманья,одеты как-то чудно,с пестротою ливрейной и либеральной;у одного икры обтянуты белыми чулками в сплошных фа и соль,но заштопанными;у другого туфли с золотой пряжкой в виде нижнего до, но каблук стесался;у третьего колпак с плюмажем,но перья трачены молью; и не вижу ни одного,кто бы прямо держался, так их тянут вперед ордена, сукном подложенные,верно,чтобы бряканье не портило музыки!Обо всем позаботились тут!Знать, доброй души монарх,меломан щедрый, и сыплются градом награды на господ музыкантов! Протискиваюсь несмело в толкучке и вижу- перерыв в репетиции, все разом галдят,а капельмейстер в пенсне золотом поучает из-под своего балдахина алтарно-хрустального.И не палочка в перчатчатом его кулаке — скорее уж палица;что ж, не мне махать, а ему, умахается- его забота. Зал громадный и исключительно,должно полагать,акустичный!Играть разбирает охота… а капельмейстер,застопорив на мне быстролетный взор,молвит приветно издали: а,новичок? Хорошо!Что умеешь- арфач?Что,ударник?Тогда садись вон там,как раз выбыл у нас ударник,посмотрим,справишься ли!- Садитесь же,сударь!- Господин виолончелист,не толкайтесь!-И вижу:беззастенчивая виолончель что-то дирижеру в лапу сует- какой-то пухлый конверт — письмо концертное ему написал, или как?- Впрочем, ведь я ничего не знаю еще… сажусь. А капельмейстер говорит сотне сразу:- Кларнет! Не дыдурыду-выду-дыдудым, а дидуриду-виду-бидупиим! Это вам не завитушки кремовые на торте, сударь, это виваче, но не МОЛЬТО виваче- или уши у вас дубовые?! А дальше трилли-трулли-фрулли-фрам, и это не фиоритура, здесь надобно вступать мягше,ради Бога,мягонечко,и веди ровно, но не верхами,тут мягонько, а там как сталь! И трилли-рида-падабраббам! А вы, медные, тихо,не заглушайте мне пикколо в шестнадцатых,ведь гробите лейтмотив! не глушите, говорю; так что вижу я, что манеры здесь самые обыкновенные и разговоры в точности те же,что во всех филармониях Универсума.

Сижу я так посреди шума-гомона и осматриваюсь. Сперва глянул на барабан: больно уж странен! Не простой, а капитально усиленный, бока могучие, круглые, тугие, выпуклые, ну прямо бесстыдно-бабские, лазоревые, со шнурами, обшитыми золотым дубовым листом, а уж пленка натянута без изъяна, звончатая, перепончатая,ох, и гулким, поди, перегудом гудит!!

Смотрю, а тут и партитуру несут, не обычную, но сущий фолиант, книжищу, в рысью шкуру оправленную, а на конце хвоста- кисть, а к кисти платочек привязан, для отирания обильного пота после финала!Обо всем тут,видать, подумали! И куда ни глянь,алебастры,гербы,грифоны,грудастые музы,кариатиды, фавны,венеры, бомбоньеры,тритоны,бом-брам-стеньги, гроты, прианы, стаксели, брамсели, бизань-мачты, бейдевинды,швартовы — плыви, плыви, музыка! А над королевской ложею герб государства- держабный коготь в венце червонного золота, и колыхнулась портьера ложи,словно сидит уже там Гармонарх, да прячется. От нас?…Но уже Капельмейстер в пенсне, гибкий, юркий, спешный и вездесущий,внимание!кричит, по местам!И: начинаем!за дело! Все помчались, бегут, бренчливо инструменты настраивают, я- за палочки,а это не палочки, но сущие обухи-дроболомы!Колья гремучие! Прилаживаю ноты, поплевываю в кулак и на партитуру смотрю,как баран на новые ворота,капельмейстер «уно, дуо, тре» кричит, и постукивает,и золотым пенсне посверкивает на нас,и вдруг вступают скрибки…но что это? Хотя и дирижирует капельмейстер,ничего не слыхать, кроме наждачного какого-то скреба…ох, и скребят же эти скрибки…струны, что ли, запакостились? А вот и мой черед,и опускаю я руки,чтобы бабахнуть, и ударяю вовсю,а слышу только «тсстук,тсстук», как будто бы в дверь,смотрю,а барабан хоть бы дрогнул, поверхность какая-то жесткая, гладкая, как пруд замерзший, как торт, ничего не пойму, и снова «стук! стук!», немного будет от этого толку, думаю, а тут оркестр вступает, дребезжит, верезжит, дудонит, долбахает, и вижу — вот те на! — тромбонист тромбону помогает губами «бу-бу-бу», а скребачи губки бантиком и: «титити», сами напевают, немым инструментам спешат на подмогу, ну и игра! а капельмейстер вслушивается, и вдруг по пюпитру бац! и молвит: Нет. Ах, не так! Плохо. Da capo[Cначала(ит.)]. Ну, мы опять,а он из-за пюпитра выходит,и вступает меж нас, и прохаживается, ухом ловит скрип и скреб,а после подходит- улыбаясь,но криво- и валторниста за щеку,словно клещами,ой, так скрутил-закрутил, что игрец дыханья лишился; идет и ухо гобою обрывает походя,и тут же палкой бац! вторую скрибку по голове,зашатался скребач, и платок у него из-под подбородка вылетел, и вызвонил он зубами туш,а капельмейстер тромбонам и прочим шепчет из-под пенсне:олухи!Что за бедлам! И это называется музыка?! Играть, играть у меня, не то Гармонарх проснется,и тогда уж мы запоем!И говорит: как Капельмейстер Дирижериссимус требую! Напоминаю и повторяю: сыграем Увертюрную Симфонию Тишины! Продолжайте силентиссимо, аллегро виваче, кон брио, но и пьяно, пьяниссимо, потому что chi va piano, va sano.[Тише едешь- дальше будешь(ит.)] А, понимаю,шутка! Шутит с нами,ибо Душою Добр! Говорит: Господа! Валторнист, Арфач,Тромбон и ты,Кларнет Эдакой! И вы,Клавикорды-Милорды,больше старания! Медные,плавно! Внимательней, Пикколо,а вы,Виола с Виолончелью,нежнее! А ты, фортепьяно,то бишь Громкотих,следи за сурдиной! Подходит к пюпитру и снова стучит: под Управлением Нашим, по Команде Моей, к Гармонии Сфер, за мною- играть!Играем.Однако ж по-прежнему ничего не слыхать,кроме стука, скреба и хряпа, ничегохонько! И отправляется дирижер в оркестр,улыбаясь, и мятные леденцы раздает, но кому леденец,тому и палкой немедля по лбу.Головы гудом гудят!С лицом озабоченным бьет и понять нам дает,и точно,мы понимаем,что не своею волею лупит,но чтобы не было ущерба Величеству, бьет от Имени,дабы не допустить какофонии до гармонаршего уха,а лупимый съеживается и капельмейстеру отвечает улыбкой умильной и кроткой,тот же, с равносильной улыбкой,угощает и бац! ибо не от себя дубасит,но дабы не допустить,уберечь,а может,чтобы худшей трепки,Настоящего Кнута избежать… Знаю,потому что в перерыве судачат игрецы меж собой,друг дружке пластыри прилепляя подле моего барабана:он добрый, наш Капельмейстер, ведь написано ясно: Bonissimus, но вынужден так, чтобы Гармонарх не разгневался, и вправду, вижу я надпись «Capellenmaysterium bonissimum», ей-ей, славный, говорят, дирижер, и сердце у него золотое, но должен охаживать,чтобы нам Кто Другой не заехал по лбу! Кто, кто такой?- любопытствую; не отвечает никто.Что до битья,это я понял, однако же с музыкой не могу разобраться,кругом только лязг,и бряк,и дребезг невыносимый, а мы играем себе.Пенсне блистает,бегает, бацает,и,хотя трещат наши лбы, понимаем, что так и должно быть; но тут шевельнулась Портьера Ложи и оттуда выглядывает Пятка Большая,Босая и некоторым образом Голая, но не какая-нибудь уличная,рядовая,а Помазанная, в Коронной Пижаме, из штанины Тронной торчащая, и поворачивается она,и раздвигаются складки портьеры, а за нею храп, и не трон, но ложе в золоте и розанчиках,с отливом дамассе пододеяльник, а на златой простыне Гармонарх, симфонически утомленный, спит, в думку бархатную уткнувшись,- спит, и более ничего, а мы под Пятою пьяно, пьяниссимо, чтобы не разбудить.Понарошку?…Ага, понимаю, понарошечная репетиция! Хорошо, но битье-то не понарошечное? И отчего волоса нет на смычках, а барабан мой вроде старой доски?