Станислав Лем - Кибериада. Повести и рассказы

— Поистине,я существую!Насчет этого нет ни малейших сомнений.Но вот вопрос -кто,собственно,говорит: «Я существую»? То есть: кто я? Как тут найти ответ? Ба! Если б кроме меня было еще хоть что-нибудь, с чем я мог бы себя сопоставить и сравнить,это еще куда ни шло,но дело-то в том, что нет ничего, ибо видно, что ничего абсолютно не видно! Итак, существую лишь я, и притом как чистейшая всевозможность, ведь помыслить я могу все, что хочу; но сам-то я что такое- пустое место для мышления, или как?

И впрямь, он утратил все чувства, которые за протекшие века разболтались вконец и испортились, ибо неумолимо владычествует над миром подруга Хаоса, безжалостная Энтропия. Так что не видел Далдай ни лужи-матушки, ни мусора-батюшки,ни целого света,совершенно не помнил,что было с ним прежде, и вообще не мог уже ничего, кроме как мыслить. Только это умел он, и не удивительно, что этим только и занимался.

— Следовало бы,- сказал он себе,-заполнить чем-нибудь пустоту, явленную во мне, и тем самым преобразить несносную ее монотонность.Итак,выдумаем что-нибудь, и тогда помышленное станет реальностью, ибо нет ничего, кроме наших мыслей.- Видать,он уже несколько возгордился, коль скоро мыслил себя во множественном числе.

— Возможно ли,-сказал он себе,-существование чего-либо вне меня? Допустим на минуту — хотя это выглядит неправдоподобно и даже дико,-что да. Назовем это нечто Гозмозом. Итак, существует Гозмоз и в Гозмозе я как частичка его!

Тут он остановился, поразмышлял, и гипотеза эта показалась ему совершенно неосновательной.Не было в ее пользу никаких доказательств,аргументов, доводов, предпосылок, и потому он признал ее чистой фантазией, чрезмерной самонадеянностью ума, устыдился сильно и сказал себе:

— О том,что находится вне меня,если там вообще что-нибудь есть,я ничего не знаю. Но о том, что внутри, я узнаю, стоит лишь мне это помыслить; да и кому же, черт подери, лучше знать мои мысли, если не мне?!

И выдумал Гозмоз еще раз,но теперь уже разместил его внутри собственного сознания;это показалось ему не в пример скромнее,приличнее и основательней, а к этому он и стремился.И стал он заполнять этот свой Гозмоз всякой помышленной всячиной.Сперва, не имея еще сноровки, выдумал моленцев, что занимались выдрючиваньем чего ни попало,а также заголенцев, что питали пристрастие к слюпсам.И сразились немедля заголенцы с моленцами из-за слюпсов, да так, что у Далдая-мусорника голова разболелась, и кроме мигрени, ничего из этого сотворения мира не вышло.

Взялся он за сотворенье опять, теперь уже осмотрительней, и выдумал первоэлементы,а именно:благородный газ,он же элемент совершенный- Кальцоний, и первоэлемент духовный- Мышлений,и множил за бытием бытие,ошибаясь время от времени, но через пару веков наловчился настолько, что вполне капитально построил в мыслях собственный Гозмоз, разместив в нем различные племена, существа,бытии и явления, и жилось там очень неплохо, поскольку законы этого Гозмоза учинил он весьма либеральными:ему пришлась не по нраву идея неумолимой закономерности,этого казарменного распорядка, без которого Мать-Природа ни шагу (впрочем, о ней ничего он не знал и не ведал).

Поэтому был Самосынов мир полон чудотворных капризов:один раз делалось в нем что-то так- и все тут, а другой раз- этак, совершенно иначе, тоже безо всякой причины.А если кому-нибудь там предстояло погибнуть,всегда еще можно было этого избежать,поскольку Далдай решил не допускать необратимых событий. И прекрасно жилось в его мыслях мондрецам,драконьерам,что добывали Кальцоний,и клофундрам,и добрианне, и обретонцам- столетия целые. Между тем отвалились мусорные руки его и отбросные ноги, и ржавчиной окрасилась в луже вода вокруг прекрасного некогда стана,и корпус погружался мало-помалу в грязную глину.А он как раз со вниманием и любовью новые созвездья развешивал в вечном мраке сознания своего, что служило ему целым Гозмозом, и, как умел, бескорыстно старался все созданное его помышлением в памяти удержать; и хотя болела от этого голова,он не сдавался, ибо чувствовал, что нужен своему Гозмозу и всерьез за него отвечает.Тем временем ржавчина прогрызала верхнюю его жесть,о чем он,понятно, не знал, а донный черепок Трурлева горшка (того самого, что дал ему жизнь тысячелетья назад), колыхаясь на грязной волне, понемногу приближался к Далдаю,который одним лишь несчастным лбом еще высовывался из лужи.И как раз в ту минуту,когда Далдай пригрезил себе кроткую прозрачно-стеклянную Бавкиду и верного ее Ондрагора, что странствовали средь темных солнц воображения его при всеобщем молчании народов гозмозовых,включая моленцев, и тихо меж собою перекликались, — проржавевший череп лопнул от легкого удара горшка, сдвинутого порывом ветра, хлынула жижа коричневая в сердцевину медных витков и погасила электричество логических контуров,и обратился Гозмоз Далдаев в небытие,совершеннее которого ничего нет.А те, что ему положили начало и целому скопищу миров заодно, никогда не узнали об этом.

Тут черная машина поклонилась, а король Гениален призадумался, меланхолически и глубоко,так что пирующие стали даже на Трурля коситься: мол,зачем опечалил ум государев такой историей?Король,однако,вдруг улыбнулся и спросил:

— Ну, что там у тебя осталось в запасе,почтеннейшая?

— Государь,- ответила, низко склонившись, машина,- расскажу тебе историю удивительную и бездонную о Хлориане Теоретии, двухименном Ляпостоле, интеллектрике и мыслянте мамонском.

Однажды славный конструктор Клапауций, желая отдохнуть после тяжких трудов (он смастерил для короля Гробомила Машину,Которой Не Было,- но это особая история),попал на планету мамонидов и слонялся по ней туда и сюда, ища одиночества,пока не увидел на самом краю лесной чащи избушку, заросшую диким кибарбарисом; а над избушкой поднимался дымок. Хотел он ее обойти, однако, заметив стоящие у стены пустые бочки из-под чернил и видом таковым изумленный,заглянул внутрь.За столом,сделанным из валуна, на втором валуне, поменьше, который служил табуретом,сидел старец, до того закопченный, заржавелый, залатанный, что просто не верилось.На лбу у него имелось множество вмятин,глаза обращались в глазницах с великим скрипом, да и члены скрипели,несмазанные, и на одних лишь проволочках да веревочках держалась в нем кое-какая жизнь,которую он на ужасном вел безамперье, о чем без слов говорили разбросанные там и сям куски янтаря; потиранием оных несчастный добывал животворный ток! При виде такой нищеты сердце у сердобольного Клапауция оборвалось,и он уже потихоньку потянулся за кошельком, как вдруг старец,лишь теперь углядевший его своим помутнелым оком,пискливо заголосил:

— А,пришел наконец?!