Андрей Хуснутдинов - Дни Солнца [litres]

– Такое событие.

– Мятеж… У меня тогда было два события: канализацию прорвало и мужа не стало.

– Мужа?

– Пошел в управу за слесарем – телефон тогда тоже отключили, – завернул к полюбовнице, да так и остался… Так что кому событие, а кому – кой-что из трубы. А вы кого-то встречаете?

– Да нет. – Андрей поднялся. – Скорее… как вы.

– Развлекаетесь?

– Жду новостей.

Выйдя на лестницу, он по рассеянности спустился в вестибюль, минуту-другую, как будто раздумывая, куда идти, смотрел на улицу, потом вернулся в квартиру и снова сел в кухне. Настенные часы с мутным, точно заросшим солью стеклом показывали без четверти восемь. По карнизу барабанил дождь. Андрей ткнулся затылком в угол. Мысли скакали с пятого на десятое, от парома к гостинице и от гостиницы бог знает куда, и, как мог, он оттирал их к глухим, безопасным закоулкам, где памяти недоставало бы рук до настоящего. Ему снилось, что в ту, полусказочную, поездку на остров он играл возле каких-то старых, с геранями и кошками, домов на солнцепеке и что, не исключено, один из домов был тот, в котором сейчас он прятался в темном углу. Вещи, думал он, переживают людей, если смотреть на них со стороны. Цветы и кошки маскируют обрыв. Прохожий волен обманываться открыточным видом кулисы, но тот, кто попадает внутрь, оказывается в западне. Тут, с исподу, небо разваливается целлюлозной фиброй и время выпарено, как соль. Жить тут можно только на положении проекции, от света до света, исчезать в одном месте экрана и являться в другом. Все приемлемо и равно с этой бархатной изнанки зрения, ложь и правда, солнечные зайцы и грязные чудовища – все имеет виды на становление, и узнавать себя в темном типе через улицу бывает не более странно, чем слышать по телефону эхо своего голоса. Мальчишка, игравший под липовой сенью будущего, проиграл, так как не углядел негодяя, не окоротил его ни когда тот, полагая свой выбор единственно возможным, как самоубийца к стволу, прикладывался к телефону, ни когда, подтягивая кобуру, шел открывать на стук домовладелицы – звук хотя и не громкий, но тревожный, частый, с трубным дребезгом. Он опять посмотрел на часы, отвернулся, как от наваждения, от слепых стрелок, срезавших больше часа, и через силу, как от ложа, подался от стены – в дверь действительно стучали…

Домовладелица, взволнованная настолько, что задыхалась, не могла говорить, жестом позвала его за собой и, когда они спустились к ней, ткнула пальцем в монитор:

– Вот!

У причала было ошвартовано новое судно. Посреди паромной аппарели застыл армейский грузовик. Мокрый тент машины лежал на кузовных арках, как кожа на ребрах. Секунду спустя грузовик пропал и его место занял джип. Потом на съезде возник автобус с обрешеченными окнами. За автобусом – дважды, в воротах и в конце платформы, вероятно, заглохнув посередине, – опять показался тентованный тяжеловоз. Домовладелица вскидывала руку всякий раз, когда на сходнях возникал очередной автомобиль.

– Можно от вас позвонить? – спросил Андрей.

– Ну я же о чем вам… – Хозяйка кивнула на экран и на телефон на стене. – Амба, всё.

Андрей снял трубку с рычага. В эфире струилась тишина. Женщина сказала что-то, он что-то ответил и так, задумавшись, пошел из комнаты, поднялся к себе и снова встал в кухне. В одной руке у него была визитка с номером батареи, в другой – телефон. «Ну, хватит», – прошептал он, хотел идти обратно к домовладелице и ничуть не удивился, когда та, встав в дверях, взяла у него пустую трубку и подала свой мобильник: «Пока еще есть…» Андрей, сверяясь с визиткой, набрал номер. Первый звонок сорвался, на второй ответил вялый мужской голос (тотчас оживший), и они договорились, что Андрей и девушка будут ждать «машину с человеком» в кафе через пару кварталов, напротив гостиницы.

В кафе не оказалось свободных столиков, место было только за стойкой, Андрей усадил девушку на барный табурет, сделал заказ и посматривал в окна. Чувство необычной легкости происходящего боролось в нем с таким же странным впечатлением переворота. «Прошло, и бог с ним со всем», – думал он. С криком радости к девушке подскочила, обняла ее и назвала Дианой девочка лет шести, а он спокойно, будто все так и должно было быть, смотрел на них. И что девушка, в ответ обнявшая девочку, ничего не говорила, и что он вспомнил, как сам называл ее во сне Дианой, и что подоспевший отец сказал крикунье: «Обознатушки», – и объяснил девушке, что дочь приняла ее за няню из сада, причем какого-то нездешнего, – все это было удивительно именно потому, что его не удивляло, казалось чем-то давно случившимся. Потом их везли куда-то в прокуренном пикапе, а он повторял про себя имя девушки так, будто называл что-то в себе самом.

За городом поднимался туман. Булыжная дорога бурлила под колесами.

В форт взобрались в потемках. Пахло взморником, печным дымом и хвоей. Батарея напоминала ту, куда Андрей ездил три дня назад, разве что главная башня имела одно орудие, позиции были безлюдны, и запиравшая их балка с дотами поросла сосной, а не березой. Старик, водитель пикапа, был главный смотритель музея. Жилистый, с угловатыми и хищными, будто рыцарское забрало, скулами, он не сказал в пути ни слова и только прокашливался, не решаясь закурить при пассажирах. Машину встречал его племянник и подручный. Сухопарый, невысокий, как дядя, но приветливый, не стеснявшийся радоваться новым лицам, он назвался Петром и без лишних слов повел гостей в «апартамент».

За поросшим мхами сквозником они прошли толстенный бронелюк и очутились в батарейном бункере. Спуск куда-то на «четвертый уровень», под землю, вел по крутой «парадной» лестнице. Несло солидолом и сырым камнем. От площадок на этажах во тьму разбегались петлистые, обитые связками кабелей и разделенные переборками, как на судах, анфилады отсеков. «Апартамент», бывший заново отделанным казематом на шесть двухъярусных коек, отстоял недалеко от лестницы, но когда Андрей попробовал в одиночку вернуться, то сразу заплутал. Дождавшись, пока Петр объяснит девушке, как пользоваться светом, телефоном и санузлом, он взял его под локоть, увлек в тамбур и попросил показать батарею. Петр ответил, что на это потребуется дня два. Андрей снял плащ и сказал, что должен знать все входы и выходы. Петр привел его к дверной нише в главной галерее. На плите между рычагами бугрился трафарет стрелы-молнии, бьющей в череп. С деланными заминками, сторонясь рычагов, за какие брался, чтобы Андрею было видно, что и в какую сторону крутить, он выдвинул мощные засовы и толкнул дверь. Та легко и беззвучно откинулась на петлях. Дохнуло склепом. На правой стене хода сколько хватало глаз моргали, просыпаясь, фонари. Петр кивнул за порог. По «магистрали», сообщаясь с подземельями дотов, потерна шла на сто с чем-то метров, но недалеко – он ткнул пальцем куда-то – пускала «рукав», секретный отвод; то есть это был тайник внутри тайника; «рукав» уползал вбок, к какому-то взорванному пороховому погребу в долине; развалины те прикрывали внешний вход «рукава», а внутренний, с тамбуром, был замаскирован под щитовую; потерна служила единственной запасной лазейкой в бункер, а все прочие ходы, кроме «парадного», оставались задраены изнутри уже много лет. Андрей спросил, кто еще может знать о существовании потерны. Петр закрыл люк и потер ладони о штаны. Кроме него, дяди и, самое большее, пары ветеранов на материке, никто ничего не знает, а если бы и знал, все равно обе двери – эта и «парадная» наверху – имели стопоры с внутренней стороны. Он постучал по рычажку в верхнем правом углу двери: