Генри Олди - Повести о карме

— Где написать?

— В воздухе. Возьми плеть и напиши.

Я повиновался.

— Хадзи, — отец повторил мой жест. Взгляд его пронзал меня насквозь, — означает «стыд». Он состоит из двух частей: ухо и сердце. Знаешь, что такое стыд? Это когда ухо не слышит голос сердца.

Нет, подумал я. Стыд, мой досточтимый отец — это когда я, преданный сын и наследник, хочу рассказать тебе о гнусных подозрениях, касающихся твоей жены и моей матери. Хочу, должен и не могу. Язык не поворачивается. Вот это стыд, да. Сердце говорит, ухо слышит, разум требует.

А язык, изменник, заледенел.

Впервые я пожалел о своем совершеннолетии. С ребенка и спрос никакой.

Люди привыкают ко всему, даже к жизни в раю.

Привыкли и мы. Приспособились.

Многое изменилось к лучшему. Я говорю не только о войнах. Например, сошло на нет убийство новорожденных. Его стыдливо называли «когаэси» — «возврат ребенка» — намекая, что дитя не просто убили сразу же после рождения. Дитя вернули в мир богов и духов, что, согласитесь, совсем иное, можно сказать, благородное дело. Так или иначе, младенцев, по большей части девочек, быстро перестали душить платком. Семьи, не желающие кормить лишний рот — или не имеющие такой возможности — столкнулись с куда худшей заботой. Отец или мать, придушив новорожденного, в течение трех дней превращались в слюнявых идиотов, ходивших под себя и громким плачем требовавших молока. Кормить их было дороже, чем младенцев, а прикончить обузу означало самому утратить разум.

«Возврат ребенка» приобрел новое значение.

Детей, от которых хотели избавиться любой ценой, теперь оставляли в лесах, оврагах и болотах, чтобы их там сожрали дикие звери. Такие поступки напоминали азартную игру с непредсказуемым исходом. Если ребенка съедал волк, для родителя, отнесшего дитя в чащу, все заканчивалось благополучно. Убийство засчитывалось волку, а на животных дар будды Амиды не распространялся. Но если младенец умирал не в волчьей пасти, а от ночных холодов и отсутствия пищи…

Тогда убийство засчитывалось человеку, бросившему дитя в глухом месте. И «возврат ребенка» происходил немедленно, сокрушая убийцу.

При этом голодная смерть преступника, сосланного пожизненно на Остров Девяти Смертей, не засчитывалась как убийство судье, вынесшему приговор — или стражникам, доставившим злоумышленника на остров. Попыток объяснить все эти кармические сплетения, установить точные внутренние связи и закономерности, было множество. И что же? Они терпели крах одна за другой. На любое правило сразу находилось исключение.

Как писал святой Гокэнку:

Нашлись и такие, кто захотел использовать дар Амиды в корыстных целях. История мести самурая Хатано Тадаоки — вероятно, первого случая кровной мести после нисхождения Чистой Земли — легла в основу популярной пьесы театра Но «Чудо на холмах Ямару». Позвольте ничтожному монаху напомнить вам эти блистательные строки:

Хатано Тадаоки:

О горе! О пламя адское!

Давно готовился я к убийству.

Заклятый враг мой, что же делать мне?

Убью тебя — ты во мне воскреснешь,

а я отправлюсь в преисподнюю,

накрывшись плащом бесчестья.

Жизнь тебе сохраню —

до конца дней не избавлюсь от позора.

Сколь же злосчастна моя судьба!

Хор:

Дрова, горящие в огне,

не горят так жарко,

как ненависть доблестного самурая!

Что же делать ему?

Хатано Тадаоки (выходит на авансцену, раскрывает веер) :

Рази, мой ум, быстрей меча!

Сегодня я выпью смертельный яд.

Осушив чашу утром,

умру до полуночи,

но днем я встречусь с моим врагом.

(Закрывает веер, поднимает чашу. Танцует, пьет.)

Ха-ха-ха! О торжество!

Исэ Такаёси:

Я Исэ Такаёси, враг господина Хатано!

Сегодня мне судили боги

пасть от его меча.

(Проходит на середину сцены, становится напротив Хатано.)

Но как же дар будды Амиды?

Убийца мой, знаешь ли ты?

Долг мой — предупредить тебя!

Хатано Тадаоки:

Ха-ха-ха! О торжество!

Всё знаю я, всё!

Вот, я убью тебя

и ты станешь мной.

но в теле моём кипит чёрный яд

и к ночи ты скончаешься в муках!

В ужасных мучениях, да!

Кансэй [17] Возглас радости. !

(Убивает Исэ, забирает его маску и превращается в убитого.)

Исэ Такаёси:

Вот я воскрес в новом теле.

Фуккацу!

Но нет времени для ликования,

ибо ждут меня страшные муки

и скорая кончина!

Но что это? Чу!

(Обходит сцену, стуча в барабан.)

Яд испарился, вытек со слюной и слезами.

Я здоров и полон сил!

О враг мой, доблестный Хатано!

Ты хотел погубить меня,

отравив себя самого,

но велик будда Амида, велик и милосерден.

Хор:

Не обманешь прозорливого будду!

Тот, кто жаждет воскресить врага

в теле умирающего или калеки,

либо прокаженного, обители страданий,

или дряхлого старца с трясущейся головой,

обманется,

обманется,

обманется в своих дурных ожиданиях.

Исцелится убитый в теле убийцы,

избегнет смерти и боли,

преисполнится здоровьем и надеждой!

Фуккацу!

Я следовал за отцом: за правым его плечом, чуть отстав, согласно традиции защищать спину тому, кто старше. Приноровиться к отцовскому шагу оказалось не так-то просто. Давненько мы вместе никуда не ходили. За это время, оказывается, я вырос, привык шагать быстрее и шире. Стареет отец, горбится, семенит. Коленями мается, давно уже. Доведись на заставе за преступником гнаться — не догонит.

Нужно, чтобы рядом был кто-то помоложе, пошустрее.

Я хотел напомнить отцу, что он обещал похлопотать за меня перед господином Хасимото — и прикусил язык. Не на улице же разговор затевать? Дома надо было сообразить. Повернуть беседу от нашей унизительной бедности к жалованью, от жалованья — к тому, что два жалованья, как ни крути, больше, чем одно…

Бед на отца свалилось — как гора на муравья. Про меня и забыл, наверное.

Школа «Дзюнанна Йосеи» располагалась через три квартала от нашего, если идти на юго-восток, в сторону княжеского за̀мка на Красной горе. Как с безмолвной скалы в бурное море, мы нырнули в шумную толкотню Сенрёбу — улицы Тысячи Одеяний, с лихвой оправдывавшей своё название. Торговцы уже открыли двери лавок и ставни на окнах магазинчиков. Цветастые кимоно, платки, шляпы, пояса, накидки, выставленные на продажу — от них рябило в глазах. Оклики зазывал, вопли разносчиков чая. Шелест шёлка, шуршание хлопка. Дым над котлами с лапшой. Дым над сковородами с жареными креветками. Ругань продавца, чей товар запачкали жиром. Перестук и шарканье сандалий — деревянных гэта и соломенных дзори …