Б Истон - Молиться за Рэйн

Я протягиваю бутылку Рэйн, но в последнюю секунду отдергиваю ее обратно.

— Только глоток, ладно? Ты сидишь на этом гидродерьме, и последнее, что мне нужно, это чтобы тебя стошнило или ты умерла.

Она улыбается, соглашаясь с моим условием, и в моей груди разливается что-то теплое, не имеющее ничего общего ни с огнем в камине, ни с алкоголем. Когда я наблюдаю, как ее веки, трепеща, закрываются, а пухлые розовые губы обхватывают обледеневшее стеклянное горлышко, я чертовски мечтаю о том, чтобы это был я. Любая часть меня. Каждая частичка меня.

— Довольно, — рявкаю я, вырывая бутылку из ее рук.

Она смеется, затем начинает кашлять, прикрывая рот тыльной стороной ладони.

— Господи, как же я ненавижу водку!

— А что еще ты ненавидишь? — спрашиваю я, удивляясь тому, насколько действительно хочу побольше узнать о своем недавно приобретенном ресурсе.

Разрываю пакет с капустой брокколи и кладу его на ковер между нами. Ее рука ныряет внутрь, вытаскивая горсть небольших зеленых овощей.

— Я чертовски голодна, — бормочет она, запихивая один кусочек в рот.

— Ты не ответила на мой вопрос.

Она пожимает плечами.

— Я не знаю… Все? — Она поворачивается и смотрит на огонь, и я замечаю, как радость покидает ее лицо. — Все это. Этот город, кошмары, то, что они заставляют людей делать и ждать своей смерти. Я ненавижу все это.

— Хочешь знать, что я ненавижу? — спрашиваю я, подталкивая ее локтем. — Вообще-то, точнее, кого?

— И кого же? — она хрипит, прочищая горло от нахлынувших эмоций.

— Тома Хэнкса!

— Тома Хэнкса? — Рэйн визжит и пинает меня ногой. — Все любят Тома Хэнкса! Он же самый хороший парень Америки!

— А я считаю, что это чушь собачья, — говорю, наклоняясь вперед, чтобы помешать поленья кочергой. — Это всего лишь притворство. Я на это не куплюсь.

Рэйн фыркает, как поросенок — снова , — отчего начинает смеяться еще сильнее, и я ловлю себя на мысли, что впервые за долгое время мне по-настоящему весело. Достаю один из бисквитов и решаю, что наш ужин уже достаточно разогрелся.

Где-то вдалеке гремит гром, когда я протягиваю Рэйн «член-на-палочке». Она ухмыляется и откусывает самый кончик.

— Ты — варвар, — я съеживаюсь.

Мы оба замолкаем, вдыхая аромат пищи. По мере того, как тянутся минуты, я почти что вижу, как наши мысли оседают на ковре между нами, тяжелые и темные.

Самые грязные — мои.

Мне интересно, сколько мелких придурков из старшей школы засунули свой член в этот идеальный ротик? Сколько из них добивались ее, а сколько — просто воспользовался этой хорошенькой маленькой сучкой. Интересно, чем бы она сейчас занималась, если бы я не вытащил ее из «Бургер Паласа»? Что бы она делала, если бы кошмаров никогда не было? Интересно, вернется ли она к себе домой посреди ночи или проведет ее здесь, вместе со мной?

Набитые едой щеки Рэйн розовеют, когда она ловит мой пристальный взгляд.

— Что? — спрашивает она в защитном тоне, затем смахивает невидимые крошки со своих губ.

— Я просто пытаюсь тебя понять.

— Удачи. Я уже много лет пытаюсь это сделать. — Она снимает с палочки последний кусочек корн-дога и кладет себе в рот.

— А какая ты была в старших классах?

— Ну, не знаю. — Она пожимает плечами. — Блондинкой.

— Блондинкой? — фыркаю я.

— Это было единственное, в чем я когда-либо была хороша. Быть блондинкой. Быть красивой. Быть идеальным маленьким трофеем. Я не была особо общительной, поэтому большинство людей просто считали меня заносчивой сукой, но я получала хорошие оценки. Я сделала все, чтобы мама гордилась мной. Я встречалась с баскетбольной звездой и каждое воскресенье ходила в церковь. Ну, знаешь, все это дерьмо маленького городка.

Пока она говорит, я начинаю замечать проблески этой девушки в той, на которую смотрю. Под глазами размазана тушь. Полдюйма отросших светлых корней, которых я раньше не замечал. Убийственные гребаные изгибы, которые она прятала под всей этой мешковатой одеждой. Школьная красотка Рэйнбоу превратилась в задиру Рэйн.

Но они обе только маскировка.

Я щелкаю пальцами, когда до меня доходит смысл.

— Ты же хамелеон!

Рэйн бросает на меня оскорбленный взгляд.

— Ты думаешь, я притворяюсь?

— Нет. Ты просто приспосабливаешься. Ты меняешь свой внешний вид, соответствуя окружающей среде, чтобы выжить, как хамелеон.

Она закатывает глаза и смотрит на меня.

— А ты кто тогда?

— Я? — спрашиваю, показывая на себя бутылкой водки, которую держу в руке. — Я тот, кто хорошо разбирается в людях. — Я подмигиваю ей и делаю еще один глоток, морщась от того, как жидкость обжигает мое горло. — Наверное, это побочный эффект от смены домов каждые шесть-двенадцать месяцев.

Я ставлю бутылку на пол рядом с собой, но, когда снова поворачиваюсь к Рэйн то вижу, что она больше не смотрит на меня. Она смотрит на палку от корн-дога, которую держит в руках.

— Уэс? — спрашивает она, перебирая деревяшку пальцами.

— Да…

Она бросает палку в огонь. Пламя вспыхивает синим, вероятно, от всех этих гребаных химикатов и консервантов.

— Что случилось с твоей сестрой?

Бл*дь.

Я сглатываю и решаю сорвать пластырь.

— Она умерла от голода.

Вот. Я это сказал. Теперь двигаемся дальше.

Рэйн поворачивается ко мне, ее глаза округляются от шока.

— Что? — она качает головой, морща лоб от непонимания. — Но как?

— Пренебрежительное отношение. — Я пожимаю плечами. — Ей было всего восемь месяцев. Наша мать была наркоманкой и едва могла позаботиться о себе, а наши оба отца оказались вне игры. Я сам добирался до школы и искал еду в мусорных контейнерах позади «Бургер Паласа», но я ни разу не подумал о том, чтобы накормить свою сестру. Она ведь была совсем крошкой, понимаешь? Я даже не мог подумать, что она ест пищу.

— О Господи, Уэс…

Рэйн открывает рот, как будто хочет сказать что-то еще, но я перебиваю ее:

— Она постоянно плакала. Все гребаное время. При каждом удобном случае я убегал играть в лес или к друзьям, чтобы не слышать этого. А потом в один прекрасный день плач просто… прекратился.

Я помню облегчение, которое испытал, а затем ужас, когда обнаружил ее безжизненное тельце, лежащее лицом вверх в своей кроватке.

— Я позвонил в 911, и приехали копы, это был последний раз, когда я видел свою мать. Мой куратор сказал, что я смогу навестить ее в тюрьме, но…

Я качаю головой и смотрю на Рэйн, ожидая, что из ее приоткрытых губ вот-вот польются типичные сочувствия: « Мне очень жаль. Это просто ужасно. Бла, бл*дь, бла». Но она даже не смотрит на меня. Она снова смотрит в огонь, находясь за миллион миль отсюда.

— Моя мама тоже забеременела, когда мне было около девяти.

Мой желудок падает. Рэйн никогда не упоминала о том, что у нее есть младший брат или сестра, так что я почти уверен, что у этой истории нет счастливого конца.