Кристина Далчер - Мастер-класс

В том, что о Малколме мои родители стараются даже не упоминать, для меня не было ничего удивительного. Они воспринимали его примерно так же, как жертва дорожного происшествия — свой костыль: как необходимую, но крайне нежелательную подпорку. Когда он присоединился к нам на крыльце, температура радостной встречи сразу упала на несколько градусов, несмотря на улыбки.

— Малколм. — Мой отец церемонно поклонился ему, не подавая руки.

— Герхард. — Точно такой же церемонный поклон.

Я прямо-таки чувствовала, что на крыльце становится холоднее, пока Малколм обменивается с моими родителями обязательными словами приветствия. Затем, когда он ушел в дом, снова стало немного теплее, но мама решила все-таки втолкнуть нас внутрь и даже разочек ласково шлепнула Фредди по попке.

— Печенье и молоко на кухонном столе, девочки, — сказала она, а затем, поскольку Малколм находился вне пределов слышимости, одновременно с отцом повернулась ко мне и спросила: — Почему у тебя такая вытянутая физиономия?

Мне хватило трех коротких предложений, чтобы сообщить самое важное. Фредди провалилась. За Фредди приедет желтый автобус. Фредди от нас увозят.

— Scheisse , — прошептала мама. — Scheisse, Scheisse, Scheisse.

Четырежды произнесенное по-немецки слово «дерьмо», да еще и на одном дыхании, — это необычно даже для моей матери, но я не сделала ни малейшей попытки остановить ее. В данных обстоятельствах это слово полностью соответствовало действительности.

Я стянула с себя куртку и переобулась в лохматые домашние шлепанцы, которые мама специально для меня хранит в шкафу в коридоре. Они всегда дают мне ощущение дома, а именно это мне в данный момент больше всего и требовалось. Затем мы тоже прошли на кухню — кухня всегда была сердцем этого дома, — и мама тихонько сказала мне, что бабушка сегодня еще не спускалась.

— Она неважно себя чувствует, так что, возможно, завтракать с нами не будет.

— Интересно, когда это она соглашалась позавтракать вместе с нами? — пробормотал себе под нос Малколм, тоже устроившийся на кухне с бокалом пива. Моя мать, которая способна услышать даже, как воробей во время грозы пукнет, гневно на него глянула, а мой отец спросил:

— Неужели вы всерьез думаете отправить Фредди в одну из этих ужасных школ? — Он тонкими ломтиками нарезал холодные закуски и каждое свое слово как бы подчеркивал точным движением ножа. — Ежемесячные тесты даже в первом классе школы — это уже достаточно плохо, но мне все же казалось, что политику сегрегации мы давно оставили позади.

Малколм, не обращая внимания на грозные взмахи отцовского ножа, спокойно сказал:

— Все это пойдет ей только на пользу, Герхард.

Папа перестал резать.

— Присвоить девятилетнему ребенку самый низкий показатель умственных способностей — как это у вас называется? Коэффициент? IQ? — всего лишь потому, что она не слишком удачно ответила на вопросы последнего теста? Это, как вы считаете, пойдет ей на пользу? А по какому предмету и в какой области, собственно, этих детей тестируют? — И папа, повернувшись к девочкам, куда более ласковым тоном предложил: — Вы бы поискали лучше Полли да угостили ее чем-нибудь вкусненьким. — Те моментально подхватили по сахарной косточке и исчезли за кухонной дверью; но Энн все же успела нервно оглянуться через плечо.

— А вам известно, Малколм, — вернулся к старой теме мой папа, — как много детей в течение двадцатого века оказались буквально в заключении, угодив в так называемые американские государственные школы?

Малколм со стуком, излишне резко поставил бокал на стол и возмущенно заявил:

— Ни в каком заключении учащиеся государственных школ не оказывались! И перестаньте, Герхард, забивать моим дочерям головы столь сомнительной информацией!

Папа тут же выпрямился, демонстрируя свой немалый рост в шесть с лишним футов. Мне даже показалось, что я никогда не видела его таким высоким. И в таком бешенстве. Его раздувшиеся от гнева ноздри находились как раз на уровне глаз Малколма. Наверное, я бы даже не удивилась, если бы папа, как в юности, процедил сквозь зубы: «Может, лучше выйдем?»

Мама, нарезая пирог с шоколадно-масляным кремом — любимый пирог Фредди, — попыталась несколько снизить накал страстей:

— Это отнюдь не сомнительная информация, Малколм, а чистая правда. Там, где я выросла, в Массачусетсе, тоже была одна такая школа. Неподалеку от Бостона. Она так и называлась: «Школа Ферналда для детей-идиотов». Серьезно. Так и было написано: для детей-идиотов.

— Ну и что? Никто пока не жаловался, — возразил Малколм. Мой отец промолчал, но стиснул кулаки, мускулы у него на плечах напряглись, как канаты.

— Никто и не будет жаловаться, пока это не случится с ним самим или с его ребенком, — сказала мама и по старой привычке протянула мне вымазанный в креме нож, чтобы я его облизала. — Знаете старую историю о том, как правильно варить лягушку? Если бросить лягушку в кастрюлю с кипящей водой, она попросту выпрыгнет. — Мама подняла руку, призывая Малколма помолчать, и улыбнулась. — Но если опустить лягушку в кастрюлю с холодной водой и понемножку, по одному градусу увеличивать нагрев, то довольно скоро вы добьетесь нужного результата: получите вареную лягушку. А она, бедная, так и не поймет, что же с ней случилось. — И, взяв моего отца за руку, она прибавила: — Наши родители в Германии вдоволь насмотрелись на то, как правильно варить лягушку, постепенно увеличивая жар на один градус.

Распахнулась задняя дверь, и в кухню, виляя хвостом, влетела Полли, а следом за ней обе девочки. И разговор тут же переключился на более легкую тему.

Но мне показалось, что тяжесть невысказанных слов так и осталась висеть в воздухе.

Оставив семью на кухне — четверых любимых и одного нелюбимого, — я вышла в прихожую и тихонько поднялась в свою старую комнату, по дороге любуясь копиями моих дипломов, по-прежнему висевшими на стене в виде этакой шаткой лесенки. Заглавные буквы в них были украшены множеством завитушек, а под текстом красовались размашистые подписи деканов и чиновников-регистраторов. Первым был Йель, затем Пенн, затем Джон Хопкинс — вся моя родословная в трех рамках.

Преодолевая первые пять ступенек лестницы, рядом с которыми висели свидетельства моих научных достижений, я на несколько мгновений снова почувствовала себя школьницей, которая вприпрыжку взлетает на верхний этаж, сжимая в руке свой последний — и довольно удачный — рисунок, и на физиономии у нее сияет улыбка шириной с Чесапикский залив. В те времена я часто думала: Как же я хочу стать такой, как Ома! Я очень постараюсь и непременно буду в точности такой, как она .