Виталий Забирко - День пришельца (сборник)

– Бабские сопли, – презрительно фыркнул птеродактиль Ксенофонт, взмахнул крыльями, подлетел ко мне и уселся на плечо, больно впившись когтями. – Вы позволите, Сергий свет Владимирович?

– Иди к чёрту! – гаркнул я, стряхивая его.

Птеродактиль Ксенофонт взмыл над нами и обиженно прокаркал:

– Злые вы… Улечу я от вас…

– Попутного ветра! – крикнул я. – Скажи спасибо, что мои пожелания не сбываются, как у Василия!

Птеродактиль Ксенофонт сделал над нами широкий круг, подозрительно покряхтел, но, то ли пожалел нас, то ли желудок был пустой, гадить не стал и улетел восвояси.

– Пойдём в Бубякино, – предложила Лия, поглаживая прильнувшую к плечу Ля-Ля. Подобие малайского долгопята-привидения, потихоньку успокаиваясь, начало светлеть.

– В таком виде?

Я глянул на свои руки в разводах черничного сока и непроизвольно повёл плечами. Рубашка местами прилипла к телу. Сладок сок черники…

– Предлагаешь остаться здесь до ночи? Или в речушке искупаться?

Лия была всё такой же ершистой и неприступной, словно между нами ничего не произошло. Досталось ей в жизни со своим уродством.

– Не мешало бы, – как можно мягче сказал я. Мне-то что? С мужика – как с гуся вода. А ей каково? Здесь деревня, как-никак, простота сексуальных отношений тут неприемлема до сих пор. Начнутся пересуды, злословье…

– В речке вода такая, что будешь ещё чумазее, – фыркнула Лия. – Не переживай, приставать не буду. Попили верескового мёда, и на том всё!

Она развернулась и зашагала прочь. И мне ничего не оставалось, как поплестись следом. Женщины в моей жизни бывали всякие. Бывало и почти так, как сейчас: встретились, понравились друг другу, переспали и спокойно расстались без каких-либо взаимных претензий. Секс – не повод для знакомства. Звучит пошло, но таковы современные реалии. Однако сейчас было иначе. Я шёл за Лией, глядел на её стройную фигуру, а на моем теле всё ещё продолжали гореть ожоги её ладоней. Вновь вернулось странное чувство, которое я ощутил, впервые прикоснувшись к руке Лии: было грустно и тоскливо, будто нежданно-негаданно обрёл что-то неизмеримо ценное и тут же его потерял. Безвозвратно. Только теперь это чувство было гораздо острее…

До деревни мы не сказали друг другу ни слова. Молча вышли из леса, перешли по мостику через речушку.

Лия приостановилась и обернулась.

– Тебе сюда, – указала она глазами на огород Кузьминичны. – А мне туда, – кивнула в сторону гостиницы.

– Лия… – попытался я вставить слово, но она перебила.

– Ягоды не растряси! – посоветовала она и быстрым шагом направилась к стоящим за гостиницей макетам транспортных аппаратов пришельцев. Ля-Ля высунула из-за её плеча голову и долго смотрела на меня укоризненным взглядом большущих глаз, пока Лия не скрылась за чередой летающих тарелок.

«Чего их беречь, если и так почти вся ягода мятая…» – отстранённо подумал я, заглядывая в кузовок. Сладкая ягода черника, да послевкусие горчит. Неужели для меня это те самые ягоды, которые после цветочков?

К коттеджу Кузьминичны я пробирался через огород как тать, стараясь, чтобы меня никто не увидел. Своего вида я не стеснялся и о том, что произошло, не жалел, но противно было бы услышать что-нибудь наподобие: «О, так-таки у вас сладилось!» Скорее всего, мне удалось остаться незамеченным, но не столько из-за моих способностей, сколько из-за того, что никому я не был нужен. К тому же у меня появилось подозрение, постепенно перерастающее в убеждённость, что в деревне все заранее знали, что должно произойти в лесу. Один я не догадывался.

Прокравшись вдоль торца коттеджа, я осторожно выглянул из-за угла в палисадник. На столе стояла миска с грибами, лежал нож, но Кузьминичны не было. Как же, размечтался, что пробрался незамеченным! Увидела меня и ретировалась, чтобы не смущать… Сводня!

Рабочие закончили сборку аттракционов и уехали, и теперь рядом с гостиницей высилось ажурное разноцветье решётчатых ферм с подвесными сиденьями. Нигде никого не было видно, и только из беседки у гостиницы шепеляво-патефонный тенор под фривольный мотивчик жизнерадостно утверждал, что «лучше выпить пару чая», чем столько же водки или пива. Звуконепроницаемые окна в коттедже Василия были наглухо закрыты, и некому было пресечь разнузданную антиалкогольную агитацию.

Я проскользнул к крыльцу, оставил на столе кузовок с черникой и, вбежав в дом, юркнул в ванную комнату. Вот уж где порадовался, что квартирую в современном коттедже, а не деревенской избе. Стащил с себя одежду, запихнул в стиральную машину-автомат и залез под душ. Долго плескался, пытаясь смыть с тела пятна черники, но шампуни не помогали. Пятна поблекли, но категорически отказывались смываться полностью. Выключив воду, я посмотрелся в зеркало. Вся кожа, даже там, где её не касались ладони Лии, приобрела золотисто-зеленоватый оттенок. Странно, но мне это понравилось. Этакий экзотический загар, скорее всего, на всю жизнь. Зато черничные пятна мне не нравились. На теле их можно прикрыть одеждой, но на лице они смотрелись обычной грязью.

Я прошёлся взглядом по полочке под зеркалом и неожиданно среди флаконов шампуней, кремов и одеколонов увидел обыкновенный пузырёк с бумажной наклейкой, на которой корявым почерком было написано: «Средство для выведения черничных пятен».

«Ах ты, старая сводня…» – в очередной раз обозвал я про себя Кузьминичну, но злости на неё уже не было. Она и это предусмотрела. Определённо, Кузьминична считала себя не сводней, а свахой.

Я плеснул на ладонь бабкиного средства, провёл по лицу и увидел, как пятна «верескового мёда» исчезают на глазах. И тогда на меня с необычайной ясностью и остротой нахлынули воспоминания о том, что произошло в Аюшкином логу. Воспоминания были настолько отчётливыми и всеохватывающими, что я уронил пузырёк, но и не подумал за ним наклоняться. Стоял и широко открытыми глазами смотрел на своё отражение в зеркале. Я вдруг с ошеломляющей ясностью понял, что всю оставшуюся жизнь эти воспоминания будут бередить душу вселенской тоской. Не только смерть бывает скоропостижной.

Ни черта себе на праздник съездил…

За ужином Кузьминична суетилась вокруг меня, как возле больного. То сметаны добавит, то тарелки поменяет, то пироги ближе подвинет, разве что с ложечки не кормила.

– Кушайте, Сергий свет Владимирович, – приговаривала она, подсовывая очередной лакомый кусочек. В глазах у неё светилось понимание и участие. – Кушайте, сил набирайтесь…

Я сидел равнодушный и безучастный ко всему и ел чисто машинально. Растительное мясо, трансгенную картошку, пресловутую бздыню, но вкуса не ощущал. На десерт вместе с бздыней были пироги с черникой, но и к ним я отнёсся равнодушно, хотя сознание рефлекторно отметило, что Лия оказалась права – не успела бы Кузьминична напечь пирогов с собранной нами черникой. На душе было пусто и грустно, и было непонятно: а что дальше? Неужели это то самое чувство, на которое намекала Ля-Ля? Что за анахронизм (в этом я был солидарен с птеродактилем Ксенофонтом), какая к чёрту любовь, обычный инстинкт продолжения рода. Но чисто физиологическое определение моего состояния нисколько не утешало.