Виталий Забирко - День пришельца (сборник)

– Теперь понимаю, каким образом летающие тарелки совершают немыслимые ускорения, а затем исчезают из поля зрения…

– Вот видите, – улыбнулся Карла, – всё так же просто, как неевклидова геометрия.

– Ну да! – возмутился я. – Неевклидову геометрию понимают разве что несколько десятков математиков…

– Глупость какая! – рассмеялся он. – Суть неевклидовой геометрии может понять даже школьник. Это геометрия двумерных пространств, искажённых в трёхмерном мире.

– Опять школьник? – покачал я головой. – А для меня что-то заумно…

Карла снисходительно улыбнулся:

– Иначе – геометрия «неправильных»: выпуклых, вогнутых, выпукло-вогнутых и тому подобных – поверхностей трёхмерных тел, – сказал он. – Простейшим примером такого двумерного пространства является поверхность шара, то есть плоскость, искажённая в трёхмерном пространстве. Если посмотреть на глобус, то на нём прекрасно видно, что меридианы, являясь окружностями в трёхмерном мире, в то же время относительно поверхности Земли – прямые линии. То есть те самые ПРЯМЫЕ, которые на экваторе ПАРАЛЛЕЛЬНЫ, а на полюсах ПЕРЕСЕКАЮТСЯ!

Рот у меня приоткрылся от изумления.

– И… и это всё?

– Всё. Вам понятно?

– Понятно…

Я захлопнул рот. Действительно, такое даже школьник поймёт. Как и сверхсветовую скорость.

– Рад за вас, что кое-что начинаете понимать, – кивнул Карла. – Шире надо мыслить, шире!

– Как вы? – натянуто поинтересовался я. Не переношу менторских нравоучений.

– А почему бы и нет? – пожал плечами Карла.

– Может быть, когда-нибудь я буду думать так, как вы думаете, но пока я думаю так, как я думаю, – отрезал я.

Карла внимательно посмотрел на меня и неожиданно рассмеялся:

– Вообще-то я был против, чтобы вам посылали приглашение, но теперь вижу – вы нам подходите.

– Кому это – вам? – глухо спросил я. Не всё, но кое-что заявление Карлы поясняло. Напрасно я отдавал своё удостоверение шефу – здесь обо мне знали чуть ли не всю подноготную. И Пояркова опасаться нечего, никого из его группы в Бубякине не предвидится.

– Со временем узнаете… – продолжая улыбаться, проговорил Карла, но у меня от его улыбки мурашки пробежали по коже. Ничего страшного в улыбке не было, наоборот, она была доброй, располагающей. Другое ошеломило – оказывается, кто-то имел на меня какие-то виды. Ничего себе – погулять на праздник съездил…

Карла внезапно перестал улыбаться и наклонил голову, как будто прислушиваясь к вшитому в воротник клетчатого пиджака динамику.

– М-да… – расстроился он. – Опять приходится прерывать разговор. Вызывают.

– В двести второй номер? – хорохорясь, не преминул уколоть я. По моим сведениям, сейчас в этом номере распивали серную кислоту.

– Нет, – покачал головой Карла, вставая из-за стола, – в восемьсот шестьдесят седьмой. – Ни тени улыбки не было на его лице. – Всего вам доброго, – пожелал он, приподнял на прощание шляпу, развернулся и, сильно косолапя, зашагал к калитке.

На мгновение я онемел, и понимание, что кто-то пытается меня использовать в непонятных целях, отошло на второй план. Восемьсот шестьдесят седьмой нумер, насколько помню со слов Дормидонтовны, был забронирован за Лией.

– Карла Карлович!.. – окликнул я в спонтанном порыве.

– Да? – обернулся он у калитки.

«А мне с вами можно?» – хотелось спросить, но гортань пережало, и я не мог вымолвить ни слова.

– Я вас слушаю, – сказал Карла.

Я с натугой сглотнул, гортань отпустило, но спросил вовсе не то, что хотел.

– Насчёт сверхсветовых скоростей… – промямлил я, сам не зная, почему задаю именно этот вопрос. Всё равно, как если бы спросил, смальцем или дёгтем смазывает он свои сапоги. То есть ботинки.

– Спрашивайте.

Карла Карлович был сама любезность.

– Если скорость квантового зайчика так легко просчитывается, то почему этот эффект называется казусом?

– Потому, Сергей Владимирович, – охотно пояснил Карла, – что это скорость не движения материальных частиц, а перемещения отражений.

Я машинально покивал, хотя ничего не понял. Какая-то тарабарщина… Чем движение отличается от перемещения? Да и не интересовала меня никакая скорость: ни световая, ни гиперсветовая. В равной степени, как и чем он смазывает свои ботинки и смазывает ли. Интересовало только, зачем его вызывают в восемьсот шестьдесят седьмой номер гостиницы.

Карла внимательно посмотрел мне в глаза, вздохнул.

– Вы сегодня устали, Сергей Владимирович, – проговорил он тихим размеренным голосом. – Столько событий произошло… А завтра предстоит не менее напряжённый день. Советую хорошенько выспаться. – Он снова приподнял шляпу. – Спокойной ночи.

Карла развернулся, открыл калитку и утиной походкой, вперевалку, зашагал к гостинице.

– И вам спокойной ночи… – пробормотал я.

Веки внезапно налились свинцом, и я почувствовал, что хочу спать. Настолько сильно, что язык едва ворочался. Гипнотизёр он, что ли?

Разбудило меня пение петуха. Не открывая глаз, я сладко потянулся. Конкретно сон ничем не запомнился, но после него осталось ощущение чего-то светлого, радужного и настроение было прекрасным. Сегодня выходной, можно понежиться в постели, забыть на время о шефе, о диссертации, об Алатойском диве… Полежу немного, затем встану и позвоню Мишке. Сходим на пляж, попьём пива в летнем кафе, а там…

Петух снова прокукарекал, причём так громко, будто находился у меня на лоджии.

– Цып-цып… – сказал кто-то неподалёку, и я недоумённо открыл глаза.

Я лежал на кровати в незнакомой комнате, белые занавески на окнах колыхались от утреннего ветерка, и чей-то знакомый голос со двора приговаривал:

– Клюйте, клюйте, наедайтесь, нескоро ещё кукурузки удастся отведать…

Голос сопровождался дробным стуком по земле отнюдь не цыплячьих клювов.

Я вспомнил, где нахожусь, узнал голос Кузьминичны, вспомнил вчерашнюю фантасмагорию в деревне Бубякино, вспомнил Лию… И радужное настроение сменилось меланхолией.

М-да… Выспался я хорошо, как и предрекал Карла, но что меня ждёт сегодня?

Спустив ноги с кровати, я поискал глазами тапочки, вспомнил, что не доставал их из чемодана, махнул рукой и босиком прошлёпал в ванную комнату. Пол здесь тёплый, с подогревом. Докатилась-таки цивилизация и до российской глубинки. Точнее, до деревни Бубякино, так как в Мщерах признаков цивилизации по-прежнему не наблюдалось.

Почистив зубы, побрившись и приняв душ, я долго рассматривал себя в зеркале. Зеленоватый оттенок кожи не исчез, зато в свете ртутного лампиона, установленного в ванной комнате, пропала импозантность экзотического загара, и я был похож на ожившего покойника. Странно, вчера в этом же зеркале и при том же освещении я казался себе совсем другим… Сбылись мои опасения: синим, как местный картофель, я не стал, зато позеленел. Невесёлая перспектива прожить в таком виде всю оставшуюся жизнь. Я расстроился, но ничего уже изменить было нельзя. В конце концов, некоторым похуже в миру приходится… Перед глазами возник образ Лии, но не жалость к ней шевельнулась в сердце, а нечто тёплое и нежное. Такое, чего я раньше никогда не испытывал, и это примирило меня с зеленоватым оттенком кожи.