Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

Девчонка Денни и Саламандр на диване играли в тосты – сдвигали чашки и смеялись.

Кошмар говорил:

– Я не могу тут зависать целый день! Леди Дракон, ты идешь, эй? Ну правда, я не могу зависать…

Какая-то женщина, просыпаясь, выставила из-под одеяла темные руки с дрожащими кулаками.

Леди Дракон и Адам шептались, сдвинув головы, темно– и светло-коричневую. Адам перебирал свои цепи.

Вдруг подошел Малыш. Нос над пушком новоявленных усов доставал до нижней губы. Тощие пальцы с грязными ногтями сжимали хрустальную сахарницу – по краям запекся сахар.

– Будешь? – Он подбородком указал на рукоять мерной ложки.

– Нет, спасибо, – ответила Ланья.

Шкет тоже покачал головой.

– А, – сказал Малыш и отошел.

Ланья протянула чашку Шкету. Он помог ей обеими руками. Нож задел фарфор, и одну руку Шкет убрал, а другой нащупал связки в тыле ее ладони.

Кофе горечью хлестнул по языку; Шкет сглотнул. Пар пощекотал ноздри.

Она подула; она глотнула; она сказала:

– Крепкий!

– Эй, Малыш! Погоди… Адам, ну-ка вернись! – завопила Леди Дракон, обернувшись, забряцав. – Иди сюда!

Через какую-то дверь – не кухонную – в дом ввалилась толпа народу.

Ланья нахмурилась, поморгала.

Толпа втекла в комнату. Кофейные, шоколадные и тамариндовые лица, руки и плечи проплывали мимо, поворачивались; качались цепи на длинных и коротких шеях под прическами размером с пляжные мячи. Двое мужчин спорили, а третий махал рукой – гибкой, как черный полоз, – и кричал, пытаясь их унять:

– Та лан те, чувак! Чувак, та лан! Та лан…

Минимальные полдюжины белых лиц заслонило и затмило, не успел Шкет их разглядеть. Большинство – черных и других – он узнавал по набегу на «Эмборики». Мужик черного дерева в черном же виниловом жилете приостановился у дивана поделиться с Саламандром впечатлениями, а робкий белый, без жилета и скорпион судя только по цепям (живот и грудь пересечены одиноким длинным шрамом, еще розовым и в коросте), стоял рядом и поджидал шанса вставить слово. Трио было странно знакомое. Черный в виниле – тот, что не наезжал на Шкета в универмаге, из отряда Денни.

На плечо Ланье упала рука цвета старой покрышки; другая такая же опустилась Шкету на плечо; между Шкетом и Ланьей сунулась коротко обкорнанная голова; длинное черное тело под качкими полами жилета и свисающими цепями кисло пахло по́том, дыхание за мелкими зубами и тяжелыми вислыми губами отдавало винной кислятиной.

– Бля-а… – растянутое на два слога.

– Привет, Потрошитель, – сказала Ланья, – отва- ли ! – Шкет удивился, что она знает его по имени.

Но Потрошитель – да, это был Джек-Потрошитель – отвалил.

Коренастая белая девица с татуировкой на руке болтала с Кошмаром, и к беседе шумно присоединились двое черных. Кошмар, еще повысив голос, отрезал:

– Слышь, я не могу зависать …

– Пошли, – сказал Шкет Ланье. – Хочу с тобой поговорить.

Ее взгляд метнулся из комнаты к его лицу.

– Ладно.

Он кивком поманил ее за собой.

Обогнув кого-то и перешагнув кого-то еще, они вышли в коридор.

Шум извергался, и накатывал, и налетал.

В поисках комнаты с антресолями Шкет толкнул вторую дверь, что попалась на глаза. Но за ней слишком светло…

Сиам, сидя на ящике у зеленой раковины, сказал:

– Эй! – и положил газету на колени. Посмотрел на Шкета с улыбкой, которая раскололась и ссыпалась в восхищенную растерянность. – Я тут… я тут газету читаю. – Кожа на ладони под бинтом шелушилась. Сиам снова одарил их бурой улыбкой, передумал, забрал ее назад. – Просто газету читаю. – Поднялся. Газета упала на пол. Половицы некогда выкрасили бордовым.

В широком окне веранды – ни стекла, ни сетки. Город уходил прочь под горку.

– Видно так… далеко, – сказала Ланья у плеча Шкета. Глотнула кофе. – Я и не знала, как далеко отсюда видно.

Но Шкет хмурился.

– Это что?

За последними домами, за кипящей серостью, там, где теоретически можно было поместить горизонт, горела низкая дуга.

– Похоже, солнце встает, – сказала Ланья.

– Не, – сказал Сиам. – Уже вечер скоро. Может, это… – Он снова глянул на Шкета, осекся.

– Может, это пожар, – сказал Шкет. – Слишком широко, не бывает такого солнца.

Сиам сощурился. Дуга была красноватая. Несколько домов за прорехой парка тронуло медью – в дымке она побледнела почти до белого золота.

– Иногда, – сказал Сиам, – если луна совсем низко над горизонтом, вон там, тогда кажется, что она гораздо больше. Может, тут с солнцем та же петрушка иногда?

– Ты же сам говоришь, что скоро вечер. – Шкет тоже сощурился. – И вообще, оно в десять раз шире, чем надо. – Он оглянулся на Ланью: – Пошли.

– Ага. – Она взяла его за руку – ту, что в ножах, – просунула пальцы сквозь металл, сжала два его пальца.

Они вернулись в коридор.

В комнате с антресолями не было двери.

– Если там никого, – сказал Шкет, – можем поговорить.

– Хочешь еще кофе?

– Нет.

Она выпила половину (а он между тем думал, что ей, наверно, горячо) и отставила чашку на заваленную чем-то гладильную доску позади мотоцикла.

– Забирайся наверх.

Она взобралась, обернулась:

– Никого.

– Давай.

Она залезла – исчезла сначала одна кроссовка, затем другая.

Шкет вскарабкался следом.

– Слушай, – сказала Ланья, когда он поставил на доски второе колено, – я пришла, потому что хотела извиниться, что я… ну, это. Убежала вот так. И вела себя, как будто злюсь.

– А, – сказал он. – Нормально. Ты же правда злилась. Я просто рад, что ты пришла. – Уперевшись кулаком в одеяла, он сел на пятки, разглядывая ее силуэт против жалюзи. – Ты как узнала, что я здесь? – Хотелось положить голову ей на колени; хотелось носом потереться у нее между ног. – Ты как меня нашла на этот раз? Кто видел, как я с утра забрел сюда, и прибежал тебе рассказать?

– Но говорили, что ты здесь уже…

– Ну конечно! – Он подался назад, резко хохотнул. – Меня снова не было пять дней! Да?

Ее силуэт нахмурился.

– Или шесть. Или десять… И про меня опять болтали, говорили, что я живу тут, хожу в набеги со скорпионами, репутацию себе зарабатываю. – Хотелось обнять ее теплые щеки шершавыми уродливыми ладонями. Он продолжил, и голос у него вдруг охрип, искалечился: – С самой нашей первой встречи я тебя вижу каждый день… – Обе руки, в ножах и без ножей, он подтянул к себе, и мускулы, цепи, кожа, нервы и металл легли на колени, совершенно перемешавшись, тяжелые, спутанные и цепкие. – Правда! – сказал он, сглотнул. – Такое ощущение . У меня…

Она сказала:

– Я вот об этом, в том числе, и хотела поговорить. Когда ты уснул в церкви, а я ушла, я подумала, может, ты захочешь узнать , что было, пока ты… пока тебя не было. Ты сказал, что пошел искать меня в парк, в коммуну. Я подумала, тебе интересно, что там случилось, после того как этот мужик с ружьем…