Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

Вооруженной рукой – пульсирующим послеобразом фотовспышки пришел и ушел порыв вогнать орхидею до флоэмы – он нежно провел ножами по коре. Вертя рукой так и эдак, слушая случайные шепоты, снова и снова он гладил дерево.

Затем оттолкнулся – кора цеплялась за волосы на груди, за волосы на лобке. Лодыжку щипало. И скулу тоже. Он провел ладонью по лицу, нащупывая крапчатый оттиск; увидел его на внутренней стороне плеча – отпечаток прерывался на петлях цепи и продолжался за ними.

Он вернулся к одеялу и из складок выудил жилет. Чувства его необъяснимо застыли между замешательством и величайшим облегчением. Непривычны оба, и наложение его сконфузило. По-прежнему гадая, куда она подевалась, он натянул штаны, затем сел застегнуть (гадая, чего бы не плюнуть уже наконец) свою единственную сандалию.

Порылся в одеяле. Заглянул под складки, поднял одеяло и посмотрел внизу, нахмурился и в итоге обыскал всю поляну.

Проведя так бесплодные пятнадцать минут, он сдался и зашагал вниз по склону. Лишь у двери сортира в парке (прежде она была заперта, но кто-то взломал, и щеколда так и болталась на одном шурупе) он вспомнил, что накануне вечером уже отдал тетрадь Новику.

Трубы заголосили, застучали.

Струйка плюнула на фаянс, стеклянным червем поползла по ромбам света из окна, высоко вмурованного в бетон. Он отложил орхидею в соседнюю раковину и стал энергично тереть кисти, и запястья, и предплечья, потом наклонился попить. Помылся еще, пока не отогрелся мочевой пузырь.

Отлил в сток на полу. Хлипкая решетка дребезжала под его струей.

Намочил кулаки и побуравил ими под мышками. Снова и снова отирал шею. Набрал воды в горсть, плеснул в лицо, набрал еще. Весь сбрызнут крошками коры, от шеи до плеч. Он смахивал их, тер их, смывал. (Штаны и жилет валялись поперек другой раковины.) Задрал ногу в раковину. Между связками потекла вода. Он потер; фаянс исполосовали чернота и серость. Старательно, с покалыванием в пальцах, он смыл всю грязь, кроме той, что навеки впитали мозоли. Намочил и растер ноги до бедер, потом взялся за другую ступню. Мокрыми руками помял гениталии, и от холодной воды они съежились.

Один раз струйка иссякла.

Спустя минуту трубы заголосили опять. Снова потекла струйка, чуть посильнее.

Вода собиралась в волосах под яйцами, сочилась по ногам. Он руками огладил голову. Волосы сальные. Ребром ладони он с плеч, ног и боков соскреб воды сколько мог. Слякотная лужа на полу дотянулась до стока: плюм-плюм, плюм-плюм, плюм-плюм.

Где-то в кабинках кто-то закашлялся.

Мучительные омовения растворили все вербальные мысли. Однако мозг был перенасыщен мыслительным материалом. Кашель – он повторился, за ним последовала прочистка горла – вылепил мысль.

Человек старый и больной?

Левой штаниной Шкедт промокнул досуха пах, живот и спину. Оделся, прицепил на пояс орхидею, даже вышел наружу и походил, высушивая ноги. Надел сандалию, зашел обратно – заметил, как насвинячил, – и обогнул стенку, огораживающую унитазы.

Парень был не стар, но на вид явно болен.

Завернутые внутрь ковбойские сапоги лежали на боку. Одна отставшая подошва обнажала пальцы – заскорузлые, как у Шкедта до помывки. Сидит на унитазе, головой привалился к пустому держателю для бумаги, на лицо свесились слипшиеся волосы, голые ребра и сморщенный живот обмотаны цепями – в том числе со сферическим проектором светощита.

– Ты тут как? – спросил Шкедт. – Ты, по-моему…

– Ынннн … – Белый скорпион шевельнул головой и, хотя обеими ногами уперся в пол, закачался, как пьяный велосипедист на канате. – Не. Не, я не болею… – Из трясущегося хайра вылез длинный нос. Рядом лиловым веком захлопал покрасневший глаз. – Ты… ты кто?

– А ты кто? – парировал Шкедт.

– Перец. Я Перец. Я не болею. – Он снова прислонился головой к держателю. – Мне просто паршиво что-то.

Шкедта булавочно кольнула печаль; кроме того, подмывало засмеяться.

– Что с тобой?

Перец резко отбросил волосы с глаз и почти перестал трястись.

– Ты с кем ходишь?

Шкедт нахмурился.

– Ты же скорпион? – Перец взмахнул рукой; ногти – графитовые шипы. – Ты с Леди Дракон ходишь, небось.

– Я не хожу, – сказал Шкедт. – Ни с кем.

Перец сощурился:

– Я раньше у Кошмара в гнезде был. – Прищур стал любопытным. – А ты теперь с Леди Дракон? Как, говоришь, тебя зовут?

Поддавшись нелепому порыву, Шкедт сунул большой палец в карман, избочился.

– Кое-кто называет меня Шкетом.

Голова Перца перекатилась на другое плечо. Он засмеялся:

– Эй, я про тебя слыхал. – Десны у него были подернуты гнилью и серебром. – Ага, Кошмар – он что-то говорил про Шкета. С Леди Дракон, когда заходила. Я слыхал. Точно. – Смех оборвался; Перец привалился затылком к стене и застонал. – Мне что-то совсем паршиво.

– И что ты слыхал? – Посреди удивления Шкет (так решил Шкедт) отметил, до чего этот город мал.

Перец поднял только взгляд:

– Кошмар, – и опустил. – Сказал ей, что ты в городе, что он считает, ты… – Перец закашлялся; слабо, но все равно раздирая себе нутро. Руки ладонями вверх тряслись на бедрах, тряслись от кашля. – Пока она не ушла.

В чем не обнаруживались бездны смысла, поэтому Шкет спросил:

– Ты всю ночь тут?

Кхе-кхе.

– Ну, я ж не буду шляться по темноте там ! – Перцовой руке хватило сил указать на дверь.

– Можно в кусты спрятаться, чтоб никто не нашел. Снаружи довольно тепло и поудобнее, чем на толчке дрыхнуть. Найди себе одеяло на ночь…

– Да там же бродит всякое. – Шкету показалось, что лицо Перца перекосило от боли. Но нет, тот просто сощурился. – Ты так и живешь, а? Ты, небось, храбрый. Кошмар правду ей сказал.

Тоже смысла не вагон.

– А почему ты не с Кошмаром? Я утром видел всю его банду. Леди Дракон с ним не было.

– Не, – сказал Перец. – Не, оно и понятно. Посрались они. Ох, господи, закатили, называется, вечерину в саду! – На сей раз вместо боли было воспоминание.

– А что они не поделили? – спросил Шкет.

Перец клюнул носом, слипшиеся волосы закачались.

– Видал у Кошмара на плече шрамы? Шрамы видел у него? – Перец попытался кивнуть. – Не, сейчас-то, небось, поулеглось уже, они почти даже дружат. Но у нее опять свое гнездо – я слыхал, где-то на Джексон. И корешиться они теперь особо не будут, я так думаю. – Голова откинулась, и он повторил: – Что-то мне паршиво.

– Что с тобой такое?

– Не знаю. Может, съел чего. Или простуда, может.

– У тебя живот болит или в голове все заложено?

– Я ж говорю, не знаю я, что со мной.

– А что болит?

Перец отбросил волосы с лица и выпрямился:

– Как я тебе скажу, что болит, если не понимаю, что не так?

– А как понять, что не так, если не сказать, что…