Оксана Ветловская - Каменное зеркало [= Имперский маг] [litres]

«Опять начинается. Ты до сих пор не понял, что со всеми этими ментальными корректировками заморочил голову прежде всего самому себе?»

То, что Штернберг собирался сказать, не имело никакого отношения к стоящему рядом созданию, оно упразднялось, оно служило лишь материализовавшимся воспоминанием, чтобы легче дались слова, которые он должен был во что бы то ни стало произнести, пока его губы не потеряли способность двигаться, пусть эти слова могли услышать только снег, лес да холодный ветер.

– Как жаль, что ты меня сейчас не слышишь, – тихо сказал Штернберг. – Ты теперь никогда и не узнаешь, и всё из-за меня… Нет, напротив, ты-то уже давно всё прекрасно знаешь, ты ведь умница, это я такой идиот, о господи, каких ещё поискать надо… Ведь как бы я ни уверял себя в обратном, я же жить без тебя не могу, я попробовал, и вот видишь, какая мерзкая чепуха из этого вышла. Я просто раб. Вокруг столько вещей, во имя которых я обязан умереть, тогда как ради тебя стоило бы жить… Я слишком много всего должен – но хочу только одного: каждое утро своей жизни просыпаться рядом с тобой, потому что, – он умолк, пересиливая себя. – Потому что… Боже, какой я, оказывается, трус. Хуже всего, когда колючая проволока натянута внутри… Я люблю тебя. Я трус, я должен был повторять тебе это каждый день, снова и снова. Ты свет, ты чудо, ты величайшее счастье. Я люблю тебя. Прости, я уже не приеду. Я всегда, покуда себя помню, буду тебя любить…

Штернберг устало прикрыл глаза, отдав самое последнее, что поддерживало его силы. Он ждал удара, холода стали меж рёбрами и ослепительной вспышки боли – но не чувствовал ни малейшего движения возле себя. Странная тишина застыла рядом. Он больше ничего не чувствовал. Больше не ощущал ничьего присутствия. Он открыл глаза и никого не увидел.

Кинжал был зажат в его руке. Остриё почти упиралось ему в грудь.

С неба медленно-медленно, будто завораживая само время, падал лохматый снег.

Возвращаясь к оврагу, Хайнц проклинал себя за трусость. Когда командир, словно бы внезапно обезумев, начал кричать, потом, с силой оттолкнув его, принялся палить куда-то, а затем свалился в овраг, Хайнц не выдержал и бросился бежать. Он осознал, что никто его не преследует, только когда совершенно выбился из сил. Обернулся в ту сторону, откуда шла вихляющая цепочка его следов, и постоял с автоматом наперевес, выжидая. Безмолвный лес, высясь вокруг храмовыми колоннами заиндевелых сосен, презрительно прислушивался к его шумному срывающемуся дыханию.

Хайнц пошёл обратно, сначала медленно, затем всё быстрее. Стремительно нарастающее ощущение катастрофы подгоняло его, лесная тишина словно выталкивала его из себя. Хайнц снова побежал.

В одиночку в этом зачарованном зимней стужей лесу было страшно. Скоро Хайнц потерял всякое чувство времени – впечатление было такое, будто он идёт уже целую вечность, и только вид собственных следов на снегу убеждал его в том, что он не сбился с пути.

У оврага Хайнц никого не обнаружил.

– Командир, – звал Хайнц, спускаясь вниз. Вокруг трещали ветви промёрзшего кустарника. На самом дне из глубокого снега, как надгробие, торчал чемодан. Хайнц вцепился в эту неподъёмную ношу с такой поспешностью, словно прикосновение к ней могло передать ему знание о том, что же случилось со Штернбергом.

– Командир, – вполголоса звал Хайнц, ступая по следам офицера. Он выбрался на другую сторону оврага, едва вытянув за собой адский груз. Следы уходили дальше в лес – странные, беспорядочные. Хайнц не мог понять, что здесь происходило. Офицер топтался на месте, шёл, падал, снова поднимался и снова падал. Хайнц подобрал валявшийся в снегу «парабеллум», засунул в карман. Нашёл растоптанные очки. Неподалёку заметил пятна крови. Чужих следов видно не было. Только следы командира.

Страх нагнетался, точно высоким давлением в барокамере.

Лес становился гуще, сосняк сменился дубравой. Среди деревьев стали попадаться тёмные камни, за завесой начавшегося снегопада похожие на вылезшие из земли спины доисторических животных. Хайнц медленно шёл вперёд, волоча чемодан и не отнимая пальца от спускового крючка автомата.

Вскоре Хайнц увидел офицера. Штернберг сидел на затоптанном снегу, привалившись спиной к дереву, и своей полнейшей неподвижностью походил на мертвеца. Снег густо усеял белым крапом черноту его шинели и запутался в волосах, из-за чего издали казалось, что офицер коронован венцом из инея. Затаив дыхание, Хайнц подошёл ближе. Он боялся окликнуть командира, больше всего боялся, что тот не ответит. Штернберг был без очков, и его лицо, с многочисленными ссадинами и кровоподтёками, казалось почти незнакомым. Взгляд немигающих глаз остановившийся, пустой – или так только чудилось из-за того, что всепроникающий ровный белый свет, исходивший будто от самого снега, наполнял его глаза какой-то гранёной холодной ясностью. И вовсе не такой уж он и урод, заметил вдруг Хайнц. Не так уж и сильно безобразит его это злосчастное косоглазие, в сущности, не очень-то сейчас и заметное, а что до глаз разного цвета – ну да, странно, но не более того…

– Командир, – боязливо позвал Хайнц. – Командир, вы меня слышите?

Офицер чуть шевельнулся. Хайнц уронил чемодан, закинул автомат за спину, засуетился вокруг, бессмысленно и радостно приговаривая:

– Разрешите, я помогу вам подняться… Вы простудитесь, если будете тут сидеть… Вот ваш пистолет…

Хайнц неуклюже забросил вялую руку офицера – ту, в которой был зажат окровавленный кинжал, – себе на плечи и попробовал встать, но понял, что эта задача ему не по силам. Чтобы поднять такого верзилу, как Штернберг, требовалось два Хайнца. Офицер, потревоженный его беспомощными рывками, со слабым стоном запрокинул голову, прежде прижатая к боку левая рука бессильно откинулась, и Хайнц с содроганием увидел на ладони кровь, а на чёрной шинели – надрез.

– Командир… Что здесь произошло? Кто тут был?

Штернберг, закатывая глаза, понёс какую-то околесицу:

– Не стреляй в неё… Не стреляй в неё… Умоляю, не стреляй…

– Я не собираюсь ни в кого стрелять, – заверил его Хайнц. – Вы замёрзли, вы ранены, вам надо отдохнуть. Сейчас вот мы доберёмся до этих камней и разведём костёр. Вставайте, ну же. Ну прошу вас…

Хайнц полез в чемодан в поисках бинтов или чего-нибудь подобного. Штернберг тем временем, с видом уже куда более осмысленным, попытался подняться, цепляясь за дерево. Хайнц поднырнул под его руку и чуть не упал под навалившейся на плечи тяжестью.

– Командир, вы сможете идти?

– Да… думаю, да… – прошелестел над ухом Штернберг.

Хайнц крепко сжал запястье соскальзывавшей с плеча холодной руки и постоял немного, привыкая. Затем нагнулся за чемоданом и, сжав зубы, выпрямился. Колени тряслись, пот градом катился по спине. «У меня получится», – твёрдо сказал себе Хайнц и, пошатываясь, двинулся вперёд.