Патрик Несс - Поступь хаоса [litres]

Конь мистера Макинерни уже поставил ногу на мост…

Коробка упала в лужу…

Тикнула еще раз…

И…

ВВВВУУУХХХХХ!!!

Весь воздух разом высосало у меня из легких, когда огненный шар размером ГОРАЗДО больше, чем можно подумать по крошечной лужице жидкости, на мгновение выключил весь мир…

БАМММММ!!!

Веревки и шест разнесло в клочья, нас окатило горящими щепками и разом стерло все мысли, звуки и Шум заодно.

Когда мы сумели наконец открыть глаза, мост горел так, што уже весь кренился на сторону, а конь Макинерни пятился назад и спотыкался, пытаясь умять собой подальше еще четыре или пять лошадей.

Пламя ревело дикой яркой зеленью и обдавало немыслимым жаром, хуже всякого солнечного ожога, я думал, мы сейчас сами загоримся, и в это время наш конец моста оторвался и ухнул в пропасть, унося с собой и Макинерни, и его животину. Мы сидели и смотрели, как они падают в реку внизу – слишком далеко, штобы остаться в живых. С их стороны мост все еще висел и шлепал по каменному откосу, но пылал так свирепо, што еще пара секунд, и ничего от него не останется, только пепел. Мэр, и евойный сын, и все остальные – все пятились дальше от края.

Девочка слезла с меня, и мы немного полежали, просто дыша, кашляя и пытаясь совладать с головокружением.

Вот срань господня.

– В порядке? – спросил я у Мэнчи, которого так и держал за шкирман.

– Огонь, Тодд! – отозвался он.

– Ага, – выкашлял я. – Большой огонь! Ты в порядке? – бросил я девочке, которая стояла на четвереньках и кашляла. – Черт, што это вообще было?

Но она, конечно, не ответила.

– ТОДД ХЬЮИТТ! – донеслось с той стороны ущелья.

Это мэр изволил впервые в жизни обратиться ко мне персонально и орал теперь сквозь дым и жар, от которых приходилось отворачивать лицо.

– Мы с тобой еще не закончили, молодой Тодд, – сообщил он, перекрывая треск пожара и рев реки внизу. – Далеко не закончили.

Он был все такой же спокойный и чертовски чистый и выглядел, будто так просто не бывает, штобы он вдруг не получил, чего хочет.

Я встал, вытянул руку и показал ему некий весьма выразительный жест, но он, наверное, не увидел, так как картину заволокло тучами дыма.

И еще раз закашлялся, плюнул кровь.

– Нам надо идти дальше, – прохрипел. – Может, они повернут назад, может, других путей через реку нет, но ждать, пока это выяснится, мы не станем.

В пыли валялся нож. Стыд навалился на меня сразу весь, как еще одна, новая, боль. Все, што я ей сказал… Я поднял его и сунул обратно в ножны.

Она так и сидела, опустив голову, и тихо кашляла. Я поднял ее мешок, протянул ей – бери.

– Пошли, – сказал я. – Давай хоть от дыма отойдем.

Она подняла голову, посмотрела.

Я ответил тем же.

Рожа у меня горела, и вовсе не от огня.

– Прости, – я отвел глаза от ее лица, пустого, спокойного, как обычно.

Я повернулся спиной и пошел.

– Виола, – раздалось позади.

Я крутанулся волчком, уставился на нее:

– Чего?

Она смотрела на меня, открывала рот, говорила…

– Виола, – сказала она. – Так меня зовут.

На это я ничего не говорил, наверное, целую минуту. Она, впрочем, тоже. Огонь горел, дым подымался вверх, у Мэнчи язык болтался набекрень, потрясенно подрагивая. Потом я наконец сказал:

– Виола.

Она кивнула.

– Виола, – произнес я еще раз.

Она больше кивать не стала.

– Я – Тодд, – представился я.

– Я знаю.

В глаза она мне как-то особо смотреть не стремилась.

– Стало быть, говорить ты умеешь? – уточнил я, но получил в ответ только короткий быстрый взгляд.

Я посмотрел на горящий мост, на дым, уже ставший сплошной дымовой завесой между нами и тем берегом. Вот даже и не знаю, мне с того спокойней или как? И што лучше, видеть мэра и его людей или не видеть?

– Это было… – начал я, но она уже встала и протянула руку – мешок, дескать, давай.

Я понял, што до сих пор держу его, и отдал.

– Нам надо уходить, – сказала она. – Подальше отсюда.

У нее был довольно забавный акцент, не такой, как у меня или у кого угодно еще в Прентисстауне. Губы вроде как придавали другой очерк буквам, пикировали на них эдак сверху, сминали в определенную форму, объясняли, што им говорить. В Прентисстауне не так: всякий словно подкрадывается к словам, штоб оглоушить сзади по затылку.

Мэнчи, кажется, был от нее в восторге.

– Подальше, – поддакнул он низким голосом, глядя на нее так, словно она вся была сделана из еды.

Я чуть было не начал выспрашивать у нее всякое, ну, типа, раз она соблаговолила заговорить, можно забросать ее всеми вопрошаниями, какие только сможешь придумать, насчет кто она, откуда, чего вообще случилось и так далее, пока не кончатся. Мой Шум весь был битком набит этими вопрошаниями, они так летели в нее, што твоя дробь, но изо рта у меня столько всего хотело выпрыгнуть разом, што так и не выпрыгнуло ничего, а она повесила мешок на плечо и глядела в землю, а потом просто прошла мимо меня, мимо Мэнчи и дальше, на дорогу.

– Эй.

Она остановилась, обернулась.

– Подожди меня.

Я взвалил на спину рюкзак, нащупал нож в ножнах на пояснице, повел плечами умостить поклажу поудобнее, бросил: «Пошли, Мэнчи», – и потопал по дороге за ней.

По эту сторону реки тропа неторопливо отворачивала от обрыва и ныряла в поросший какими-то кустиками ландшафт, а дальше – вокруг и прочь от большей горы, нависавшей по левую руку.

Добравшись до поворота, мы оба как один остановились и обернулись. Мост еще горел вовсю, болтаясь на обрыве напротив, што твой огненный водопад. Огонь уже вскарабкался по всей длине до самого верха – злой и зеленовато-желтый цветом. Дым висел так густо, што и не разобрать, чем там мэр с его людьми занимаются: уехали, или ждут, или чего. По идее, оттуда должен был доноситься Шум, хоть тихо, хоть шепотком, но с тем же точно успехом мы могли его и не слышать – за всем этим треском огня и бурливой водой на дне ущелья. Пока мы любовались картиной, огонь доел опоры на том берегу, дерево громко лопнуло, и горящий мост полетел вниз, стукаясь об откос, и с плеском шлепнулся в реку, выдав напоследок еще облако дыма и пара, штоб уж окончательно испортить нам обзор.

– Што было в той коробочке? – спросил я.

Она открыла было рот, но снова закрыла и отвернулась.

– Все в порядке, – заверил я. – Я тебя не трону.

Она посмотрела на меня, и мой Шум как раз был доверху полон того, што едва не случилось несколько минут назад, когда я и правда собирался ее тронуть, – еще чуть-чуть, и я бы…

А ну его.

Мы больше не сказали ни слова. Она пошла прочь, а мы с Мэнчи – за ней, по тропинке, в кусты.

Хоть ты знай, што она говорить умеет, хоть не знай, а с этой ее тишиной оно ничем не помогло. Што с того, што у нее голова словами набита, если слышать их можно, только когда она говорит? Она шла впереди, я пялился ей в затылок, а сердце все так же бежало за ней, за ее безмолвием, протянув ручки, будто потеряло што-то ужасное, што-то настолько печальное, што впору заплакать.