Патрик Несс - Поступь хаоса [litres]

– Ты не можешь бросить меня, Бен. – У меня даже голос стал мокрым (заткнись). – Только не снова!

– Я все равно не могу пойти с вами в Убежище. – Он затряс головой. – Теперь ты сам знаешь, что не могу. Я – враг.

– Мы всем объясним, что случилось на самом деле…

Но он только качал головой.

– Конь приближается, – сообщила Виола.

Там та-дам та-дам та-дам .

– Единственное, что делает меня мужчиной, – сказал Бен, и голос его был тверд, как камень, – это возможность обеспечить, чтобы мужчиной благополучно стал ты.

– Но я еще не мужчина, Бен, – выдавил я сквозь сведенное спазмом горло (заткнись, я сказал). – Я даже не знаю, сколько дней мне еще осталось…

И тогда он улыбнулся мне, и именно эта улыбка сказала, што все уже кончено.

– Шестнадцать. Шестнадцать дней до твоего дня рожденья.

Он взял меня за подбородок и поднял лицо к свету.

– Но ты на самом деле уже давно мужчина. И пусть никто не смеет тебя разуверять.

– Бен…

– Идите.

Он отдал бинок Виоле у меня за спиной, а потом крепко сдавил меня в объятиях.

– Ни один отец не смог бы гордиться тобой больше, – шепнул он в самое ухо.

– Нет. – Все слова у меня смазывались. – Нет. Это нечестно.

– Нечестно. – Он оторвался от меня. – Но в конце дороги ждет надежда. Помни об этом.

– Не уходи, – взмолился я.

– Я должен. Опасность приближается.

– Уже совсем близко, – сказала, глядя в бинок, Виола.

Тада-там тада-ТАМ .

– Я остановлю его. Выиграю вам время. – Бен посмотрел на Виолу: – Позаботься о Тодде. Обещаешь?

– Обещаю, – твердо сказала она.

– Бен, прошу тебя, – из последних сил прошептал я. – Пожалуйста!

Он в последний раз схватил меня за плечи:

– Помни. Надежда.

И, ни слова не говоря, он помчался вниз по склону холма, к дороге. Уже там он оглянулся: мы все еще смотрели ему вслед.

– Чего вы там ждете? – крикнул он. – Бегите?

Даже говорить не буду, што я чувствовал, пока мы сбегали с другой стороны холма, все дальше и дальше от Бена – и на сей раз навек, потому што какая после этого может быть жизнь?

Жизнь сейчас равнялась бегу. Вот как остановимся, так и узнаем, што она наконец кончилась.

– Давай, Тодд, – позвала Виола, оглядываясь через плечо. – Пожалуйста, поторопись!

Я молчал.

Бежал.

Мы спустились с холма и вернулись к реке. Опять эта река. С одного боку – она, с другого – дорога. Опять. Вечно одно и то же.

Река теперь звучала громче и неслась с большей силой, но кому какая разница? Какой в этом смысл? Жизнь – несправедливая штука. Нечестная. Ненавижу.

Она бессмысленная, глупая, в ней только страдание, и боль, и люди, которые хотят сделать тебе больно. Нельзя никого любить и ничего тоже, потому што это у тебя непременно отберут или уничтожат, и ты останешься в одиночестве, и все время нужно драться, все время бежать, просто штобы сохранить жизнь.

Нет в ней ничего хорошего. Ничего хорошего нет, вообще, нигде.

Какой етьский смысл?

– А смысл, – сказала Виола, останавливаясь внезапно посреди какого-то особенно густого подлеска и отвешивая мне реально крепкого тумака в плечо с разворота, – в том, что он достаточно сильно тебя любил, чтобы, возможно, отдать за тебя жизнь, и если ты сейчас просто СДАШЬСЯ, – это она уже проорала во весь голос, – значит, ты хочешь сказать, что его жертва была напрасной!

– Ой. – Я потер плечо. – Но зачем ему нужно было жертвовать собой? Почему я должен был опять его потерять?

Она шагнула так близко, што почти вперлась мне носом в нос.

– Думаешь, ты один здесь кого-то потерял? – очень опасным голосом прошипела она. – Не забыл, что мои родители тоже погибли?

Забыл.

Вообще-то я правда забыл.

И потому промолчал.

– Теперь у меня есть только ты, – все еще свирепо проговорила она. – А у тебя есть только я . И я тоже с ума схожу, что Бен ушел, и что мои родители умерли, и что мы вообще решили отправиться на эту планету, но вот так уж оно есть, и это полный отстой, что остались только мы, но с этим ничего нельзя поделать.

Я продолжал молчать.

Но она стояла передо мной, и я взглянул на нее, по-настоящему посмотрел, наверное, впервые с тех пор, как увидел там, за бревном, на болоте, еще когда подумал, што она – спакл. Целую жизнь назад.

В Карбонел Даунс она, конечно, отмылась (это ж только вчера было! только вчера), но вон уже опять грязь на щеках, и она куда тощее, чем была, а под глазами – темные круги, и волосы все перепутаны, в беспорядке, а руки – черные, как от сажи, а на рубашке спереди – зеленое пятно от травы, там, где она упала, и еще вон губа лопнула, где по ней залепило веткой, это когда мы еще с Беном бежали (а пластырей, конечно, не осталось), и всем этим она смотрела на меня.

И говорила, што, кроме нее, у меня больше ничего нет.

А у нее – кроме меня.

И я немножко понимал, каково это.

Шум у меня пошел другими цветами.

Голос у нее смягчился, но совсем чуть-чуть.

– Бена больше нет, и Мэнчи – нет, и моих родителей – тоже нет. И я это ненавижу. Я ненавижу это, понял? Но мы уже почти в самом конце дороги. Почти на месте. И если ты не сдашься, не сдамся я.

– Ты веришь, што в конце дороги есть надежда? – спросил я.

– Нет, – просто сказала она, глядя в сторону. – Нет, не верю, но я все равно иду.

И вот тут она встретилась со мной глазами:

– А ты идешь со мной?

Отвечать было необязательно.

Мы побежали дальше.

Но.

– Нам нужно выйти на дорогу, – сказал я, поймав очередную ветку и не дав ей врезать мне по морде.

– Но там же армия, – удивилась она. – И лошади.

– Им все равно известно, куда мы движемся. Нам – куда они. Все, судя по всему, идут в Убежище одним маршрутом.

– И так мы услышим их приближение, – кивнула она. – К тому же по дороге быстрее.

– Да, по дороге быстрее.

– Тогда давай уже выйдем на эту етьскую дорогу и поскорее доберемся до Убежища, – подытожила она.

– Ты сказала «етьскую», – улыбнулся я. – Ты только што сказала слово «етьскую».

В общем, мы действительно вышли на етьскую дорогу и припустили по ней настолько быстро, насколько позволяла усталость. Это была все та же пыльная, извилистая, местами грязная речная дорога, што и все эти мили назад. И все тот же лиственный, древесный, заросший Новый свет вокруг.

Если приземлиться тут и ничегошеньки ни о чем не знать, впору и правда подумать, што тут настоящий рай.

Между тем перед нами расстилалась обширная долина, плоская по дну, где река, но с дальними холмами на каждой стороне. Холмы озаряли луны. Никаких поселений в поле зрения – ну, или, по крайней мере, никаких поселений, где еще не потушили огня.

И никакого Убежища впереди. Впрочем, мы сейчас находились в самой плоской части долины и никуда особо не видели, ни вперед, ни назад – так усердно извивалась дорога. По обоим берегам реки все так же высились густые леса… словно Новый свет как-то внезапно кончился и все ушли. Осталась только дорога.