Татьяна Калугина - Группа [litres]

Этот разговор о корзинке ему порядком надоел. Точнее сказать – он его беспокоил. Очень беспокоил. Он был похож на сквознячок, пробравшийся под его густой пушистый мех и коснувшийся голой кожи. Рыжик не знал, что такое дежавю, но если бы знал, то сразу бы догадался, что именно это оно и было.

– А если мы снова проголодаемся и захотим перекусить? – подала голос Тивц, и хохолок на ее голове вопросительно взъерошился. – Вряд ли мы найдем точно такую же корзину, полную блинов, на какой-то другой поляне!

«Именно так и будет» – подумалось Рыжику, и легкий холодок снова коснулся его кожи под плотным покровом шерсти.

– Не знаю, обратил ли кто-нибудь внимание, но и в этой корзине больше нет ни одного блинчика, – резонно заметила Зильда. – Ни единого. Возможно, со временем они там появятся, самозародятся или самоиспекутся, или еще что, но сейчас их нет.

– Ладно, хрокотышки! – сказал Хпр (так он выговаривал слово «коротышки», все уже привыкли и не обижались). – Спхорить можно до бескхонечности. Поднимается ветехр. С корхзиной или без, нам пора ихдти!

«Ветер», – думал лисенок, шагая следом за Тивц и наблюдая, как трепещут на ветру ее синие перышки. Точнее, самые их кончики да еще выбившийся кое-где наружу голубоватый подпушек. В целом же Тивц казалась вылитой из стекла – до того гладким и облегающим был ее природный «костюмчик».

Рыжик понятия не имел, что такое стекло. Что такое костюмчик – тоже. Эти два слова просто пришли ему в голову, когда он рассматривал перья Тивц, а потом точно так же вылетели из нее и умчались вместе с ветром в обратном направлении.

«Точно!» – внутренне просиял Рыжик, вспомнив, что такое ветер и для чего он здесь нужен: ветер – это направление. Когда начинается ветер, шерстка на их телах, а также перья, у кого они есть (а есть они только у Тивц), приходят в движение. Сначала это всего лишь беспорядочные телепания туда-сюда, развевания и взвихрения, напоминающие действия не в меру экспрессивного парикмахера, но очень скоро всклокоченная шерсть – и перья – приводятся этим незримым парикмахером в идеальный порядок, укладываются шерстинка к шерстинке, перо к перу. Нужно только встать правильно – мордочкой против ветра. И идти.

Да, ветер – это значит «идти». Двигаться в нужном направлении. Впрочем, лисенок сильно сомневался, что здесь имеются еще какие-либо направления, кроме нужного. А нужное – это ветер.

Они шли все быстрее: ветер крепчал. Листья на деревьях, росших вдоль лесной дороги, по которой они шагали, оставались абсолютно неподвижными. Рыжик не видел в этом никакого противоречия, наоборот, это казалось вполне логичным: деревья ведь никуда не шли. А ветер – то есть направление – возникает только для тех, кто идет.

…Или сначала возникает ветер – и тогда уже ты идешь? Фр-р! Лисенок запутался. Ох уж, все эти мысли! Жужжат, роятся, отвлекают от главного: от того, чтобы просто идти себе и идти, помахивая передними лапками-ручками вдоль тела и переставляя задние лапки-ножки споро и энергично, наравне с остальными чудиками-крохотышками. Потявкивая иногда: тяф-тяф! А иногда – подпрыгивая за висящим на какой-нибудь ветке (или просто парящем в воздухе) желтеньким ноздреватым мунком. Кстати, об этих мунках… Была у лисенка одна мыслишка по поводу их взаимосвязи с вкуснейшими блинчиками из корзинки для пикника…

– Фр-р! – воскликнул Рыжик теперь уже вслух и отчаянно замотал головой, вытряхивая из нее все лишнее. Все эти неотступные назойливые мыслишки. Впереди уже маячил широкий просвет – выход из леса, и кто знает, что ожидало там их маленькую компанию.

Во главе отряда топала Тивц, за ней Рыжик, потом Зильда, а кабанчик Хпр шел только четвертым, но был самым рослым из всех, поэтому ему первому и досталось.

Бам-мс-с! – прилетело и ударило прямо в лоб.

Хпр остановился и обескураженно всхрюкнул. Тивц, Рыжик и Зильда еще успели по инерции сделать несколько шагов вперед, а Фьюти уткнулся носом Хпру в полосатую, покрытую щетинкой спину.

– Фью-у! – присвистнул он, отпрянув и недовольно сморщившись. – Фто, фто, фто такое?!

– А я знаю?! Хпрень какая-то! – ответил Хпр.

Тут и остальные сбились с шага, привлеченные вскриком Хпра, принялись вразнобой оборачиваться к нему и к Фьюти – и тут же были обстреляны плоскими бело-серыми и крапчато-коричневыми штуковинами, похожими на тарелочки фрисби. Только это были очень уж увесистые тарелочки. И расцветка у них была какой-то птичьей, рябо-перепелесой.

– Ай-яй! – воскликнул Рыжик, наступив на одну из них.

Тарелка в ответ разомкнула веки и воззрилась на него парочкой черных блестящих глаз-бусинок, находившихся не посреди «лица», а где-то сбоку, словно у камбалы. Кроме того, у тарелки обнаружился клюв, похожий на опрокинутую набок букву V. Он не торчал вперед, а был как бы нарисован.

– Это что, расплющенные птицы? – с сомнением спросила Тивц и тут же покатилась кубарем, сбитая с ног очередной расплющенной сойкой, а может быть, чибисом или дроздом.

– Смотрите, смотрите! – закричала Зильда. – Это засада!

До сих пор ей удавалось ловко уворачиваться от метаемых с лесной опушки живых снарядов, а уворачиваясь, она умудрилась вскарабкаться на ветку дерева и оттуда разглядеть противника. Ну, то есть, назвать это противником было довольно сложно. Скорее это было укрытием, за которым сидел противник, – чем-то вроде баррикады из составленных в стопки птицетарелок. Стопки перегораживали дорогу не полностью – грудились вкруг опушки, но не смыкались, оставляя проход свободным; всего их было десятка два. Каждые несколько секунд верхняя тарелка срывалась со своей стопки и летела в сторону путников.

– Кто стр-стр-стреляет?! – затрещал, брызжа слюной, Фьюти. Плоская синица угодила ему прямо в глаз.

Рыжик последовал примеру Зильды и забрался на толстую ветку ели, вцепившись в нее когтями всех четырех лап. Оттуда перескочил на ветку повыше… и выше… и еще выше… Наконец он очутился на самой верхушке дерева.

Вид, который ему открылся, потрясал воображение.

– Там никого! – крикнул он вниз, товарищам. – Тарелки летают сами!

Но не в этом заключалось главное.

Там, за стопками птицетарелок, простиралась бескрайняя равнина, выстеленная поземками рваного клубящегося парка́. Словно над чашкой с горячим чаем, пар стелился и завихрялся, смещал свои причудливые узоры то в одном направлении, то в другом; изображал музыку – и сам танцевал под ее расслабленный вялый ритм.

Дорога, выходящая из леса, какое-то время еще пыталась длиться дальше и куда-то вести, но очень скоро превращалась в обмякший мышиный хвостик. Она просто иссякала, и все. Рыжик видел ее конец. В полусотне шагов от лесной опушки.

– Гиблая Долина! – закричал он вниз, словно юнга с корабельной мачты. – Дальше дороги нет!