Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Помнится, змея у вас – символ мира, а паук – коварства. Ты не зря опасаешься и тех и других. Высшие существа по природе своей одновременно ужасны и ослепительны. Пусть тебя не смущают мои познания, Гретхен. У меня был миллиард лет на то, чтобы изучить Землю, ее языки и мифы.

Спрашивать, кто на самом деле Пауки и Змеи, – все равно что строить догадки, кем был Адам. Кем был Каин, Гретхен, кем были Ева и Лилит?

Покоряя невозможное, Демоны связуют воедино материальное и духовное. Существа четвертого порядка обитают в космосе и в голове других созданий. Даже наше Место – по-своему, разумеется, – может сойти за гигантский мозг: пол – черепная коробка, граница Пучины – кора серого вещества, Компенсаторы – чем не аналоги гипофиза и гипоталамуса?

Вот так, Гретхен.

Постукиванье прекратилось. Усики на щупальце Илли сплелись в клубок, притронувшись к которому я передала:

Спасибо, папочка Длинные Ноги.

Размышляя над словами Илли, я взглянула на тех, кто крутился у пианино. Компания, похоже, потихоньку распадалась. Сид пересел на тахту и настраивал приборы на Египет. Марк с Каби следили за ним. Судя по их глазам, они уже видели перед собой грибовидное облако дыма над полем жестокой сечи. Припомнив фразу Илли, я через силу улыбнулась. Если он прав, то, выиграв бой сегодня, мы потерпим поражение завтра, и наоборот.

Марк напялил на себя парфянский костюм.

– Снова брюки! – простонал он.

На голове у него была остроконечная шапка, которая больше всего смахивала на подбитую мехом порцию мороженого; руки беспомощно торчали из широких рукавов куртки. Взмахнув коротким клинком, он крикнул Эриху с Брюсом, чтобы они собирались.

Каби надела платье, которое забрала у Бенсон-Картера. Я даже пожалела ее: бедняжка, ей придется изображать из себя немощную старуху.

Эрих подошел к Брюсу и что-то ему сказал. Тот встал и направился за комендантом к пианино. Эрих похлопал Бо по плечу, наклонился и прошептал что-то ему на ухо; Бо кивнул, закруглился скоренько с «Лаймхаус-блюзом» и заиграл нечто медленное и печальное.

Эрих и Брюс с улыбками помахали Марку, словно говоря, что присоединится он к ним или нет, они трое – легат, комендант и лейтенант – закадычные друзья. Севенси обнял Лили с такой страстью, что мне стало стыдно за мои генетические домыслы, а Эрих и Брюс запели:

Слушая их, я посмотрела на себя, на Лили, на Мод и подумала: три серые мышки для трех черных гусар. Вот такой у нас расклад. Трое да трое – шестеро; вместе мы – сила. Конечно, не все нам по плечу, но не забудьте – проиграв сегодня, мы победим завтра. Или наоборот.

Я простучала Илли:

Порядок, Паук!

Соня прохаживалась по теплому, уложенному коврами полу номера мотеля, красуясь в первых лучах рассвета и демонстрируя, каким прекрасным может быть тело, если его обладатель того захочет. Даже тело женщины за сорок, заключил Бертон, внутренне посмеиваясь над собой за употребление этого снисходительного «даже». Он подумал, что красота напрямую не зависит от возраста, просто многие перестают ухаживать за своим телом, всячески портят его и даже ненавидят. Особенно презрительны по отношению к своей плоти женщины, и это всегда бросается в глаза. Стоит начать мыслить как старуха, и внешность тоже становится старушечьей. Тело, подобно автомобилю, нуждается в уходе, отладке, регулярных техосмотрах, а главное, в постоянной, глубокой любви его хозяина и время от времени – еще чьей-нибудь. Тогда тело ни за что не утратит красоты и достоинства, даже когда одряхлеет и умрет.

Рассвет – унылое время для философии, сказал себе Бертон, но философские рассуждения непременно скатываются к унылым темам, равно как занятие любовью и прочие наслаждения заставляют задумываться о смерти и вещах похуже оной. Протянув худую руку к прикроватному столику, он взял сигарету и спичечный коробок, оказавшийся пустым.

Соня заметила. Порывшись в чемоданчике цвета слоновой кости, она бросила Бертону черную грушевидную зажигалку. Тот поймал ее на лету, зажег сигарету и принялся разглядывать вещицу. Зажигалка – похоже, сделанная из черной слоновой кости – выглядела как рукоять револьвера. Ударно-спусковой механизм был из вороненой стали. Смотрелось жутковато.

– Нравится? – спросила Соня.

– Если честно, нет. Тебе не подходит.

– У тебя хороший вкус – или интуиция. Это подарок мужа.

– А у него плохой вкус? Он ведь женился на тебе.

– У него все плохое. Малыш, помолчи.

Бертон готов был помолчать. Так проще было сосредоточиться на Соне. Стройная, с короткой прической, та выглядела столь же изящной, как ее кремовая итальянская спортивная машина, на которой они приехали в это уединенное местечко из бара, места их знакомства. Вот она наклонилась, подняла дымчато-голубой чулок и бросила его на кресло, на мгновение раздвинула жалюзи, чтобы взглянуть на серую холодную улицу, изобразила какое-то танцевальное па, улыбнулась в никуда… Все эти телодвижения не сводились ни к чему конкретному, как знаки и символы, которые являются во сне, только это был сон, в котором актриса и зритель не отказались бы находиться вечно. В утреннем сумраке Соня казалась то школьницей, то колдуньей, то обманувшей возраст балериной, готовящейся к двадцать пятому сезону в ранге примы. Она напевала низким контральто незнакомую Бертону песенку, и воздух вокруг ее рта, казалось, менял цвет, переливаясь темно-фиолетовым, синим и коричневым в такт мелодии.

Безусловно, это была иллюзия вроде тех, что испытывают курильщики гашиша и марихуаны, когда впадают в транс и начинают видеть оттенки слов, – но приятная иллюзия.

Насытив свое тело и заняв глаза, Бертон начал раздумывать над тем, чем взрослая любовница лучше двадцатилетней. Во-первых, не нужно из кожи вон лезть, чтобы ее соблазнить. Вчера в баре Соня сразу поняла, к чему он клонит, и была весьма отзывчива. Во-вторых, она готова к приключениям. Соня водила свою машину, и номер в мотеле сняла тоже она. В-третьих, она не закатывает истерик после любовного акта, даже если думает о смерти, как и ты сам. Соня была милой и трезвомыслящей – здорово было бы жениться на такой и завести детей.

Соня с улыбкой повернулась к нему и низко, все еще нараспев, сказала:

– Прости, малыш, но это невозможно. Особенно второе.