Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

– Ты мысли мои читаешь? – удивился Бертон. – Почему у нас не может быть детей?

Соня улыбнулась еще шире:

– Рискну и попробую объяснить.

Она подошла, села на кровать и поцеловала Бертона в лоб.

– Приятно, – блаженно произнес он. – Это было зачем-то нужно?

Соня многозначительно кивнула:

– Да, это поможет тебе забыть все, что я сейчас расскажу.

– Как… да я вообще тебя пойму? – спросил он.

– Потом я снова поцелую тебя в лоб, и ты забудешь все, что услышал между поцелуями. Но если хорошо себя поведешь, я поцелую тебя в нос, и ты все запомнишь, но не сможешь никому рассказать.

– Как знаешь. – Бертон улыбнулся. – Я готов слушать.

– Так вот, – начала она, – на самом деле я с другой планеты, из далекой звездной системы. Я вовсе не человек. У нас с тобой не может быть детей, как у кота и чихуахуа или жирафы и носорога. Даже маленького бесплодного мула с лоснящейся шерсткой и кисточками на ушах, которого способны произвести осел с кобылой, у нас не выйдет.

Бертон ухмыльнулся. Ему пришла в голову четвертая причина: по-настоящему взрослая любовница умеет дурачиться прелестно, как ребенок.

– Хорошо, продолжай, – сказал он.

– Внешне я, конечно, похожа на земную женщину. У меня две руки, две ноги, еще всякое…

– Меня несказанно радует, что у тебя все это есть, – перебил Бертон.

– Неужели?

– Еще как! Особенно они.

– Не слишком увлекайся. Молока они не дают, зато используются для слежки. Внутри я совсем иначе устроена. Мозг тоже другой. Я считаю быстрее любого калькулятора…

– Сколько будет два плюс два?

– Двадцать два, – ответила она. – В двоичной системе счисления – сто, в троичной – одиннадцать, а в двенадцатеричной – четыре. У меня абсолютная память, я помню каждое свое действие и каждое прочитанное слово. Я умею читать незащищенные мысли – и защищенные тоже, вплоть до тройной защиты, – и петь, издавая цветные звуки. Могу регулировать температуру тела и не нуждаюсь в одежде, чтобы согреться в мороз. Если сосредоточусь, могу ходить по воде и даже летать – но здесь этого делать нельзя, слишком подозрительно.

– Особенно сейчас, – кивнул Бертон. – Но я бы взглянул. Так зачем ты здесь? Не сидится на родной планете?

– Я в отпуске, – улыбнулась Соня. – Представь себе, мы отдыхаем на вашей примитивной планетке, как вы – в Африке или в канадских лесах. За ночь мы выучиваем с помощью специального устройства несколько земных языков и получаем необходимые знания о культуре. Муж удивил меня, когда дал денег на поездку. И зажигалку подарил. Обычно он такой скряга. Наверное, хотел отделаться от меня, чтобы крутить интрижку со своей начальницей, главным химиком-ядерщиком. Впрочем, я не уверена. Он всегда закрывает свои мысли четверным щитом, даже от меня.

– У вас там даже мужья есть, – заметил Бертон.

– Конечно! Все как один – ревнивые собственники, так что будь осторожен, малыш. Да, пусть моя планета куда более развита и прогрессивна, чем твоя, у нас есть мужья, жены и весьма консервативные устои – моногамия превыше всего. А еще мы тоже умираем, платим налоги, страхуем свою жизнь, воюем и занимаемся прочей привычной ерундой! – Она резко прервалась. – Не хочу об этом говорить. И о муже тоже. Давай теперь ты. Только честно и откровенно. Чего ты боишься больше всего на свете?

Бертон усмехнулся, но тут же нахмурился:

– Тебе и правда нужен честный ответ?

– Конечно, – ответила Соня. – Это главное правило нашей игры.

– Ну, – сказал он, – я больше всего боюсь, что с моими мозгами что-нибудь случится. Что-нибудь нехорошее. Опухоль. Вот. – Он побледнел.

– Бедный мой малыш! – воскликнула Соня. – Подожди-ка минутку.

Все еще чувствуя себя неловко после признания, Бертон потянулся к Сониной зажигалке, но ее вид по-прежнему отталкивал его.

Соня вернулась, держа в руке какой-то предмет.

– Садись, – сказала она, приобняв Бертона левой рукой. – Только не надо меня лапать, дело серьезное. Представь, что я настоящий врач, просто не в халате.

Бертон видел в зеркале стройную спину женщины и свое лицо над ее правым плечом. Руку с неизвестным предметом Соня завела ему за голову. Раздался щелчок.

– Так, – радостно произнесла Соня, – ничего плохого у тебя в голове нет, и вряд ли оно появится. Ты здоров как младенец. Малыш, в чем дело?!

Бертон дрожал.

– Послушай, – выдохнул он с упреком, – как бы мне ни нравились наши нелепые игры, использовать в них всякие фокусы и гипноз – это мухлеж.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда ты щелкнула этой штукой, – с трудом проговорил он, – моя голова на мгновение превратилась в розоватый череп, а затем – в пульсирующий пузырь со складками.

– Ой, я совсем забыла про зеркало, – ответила Соня, оглядываясь. – Но тебе показалось. Возможно, небольшой зрительный спазм или галлюцинация. И даже не думай, – добавила она, когда Бертон протянул к ней руку. – Я не дам взглянуть на омнилучевую машинку. – Она швырнула устройство через всю комнату, попав точно в чемодан. – Это против правил нашей игры.

Когда мысли улеглись, а дыхание успокоилось, Бертон решил, что она, пожалуй, права. Как минимум, ему стоило так считать. Проще и безопаснее думать, что увиденное им в зеркале – лишь плод его воображения, как и цвета, срывавшиеся с губ Сони во время пения. Возможно, Соня действовала на него как гашиш или некая супермарихуана – почему нет? Красивые женщины дурманят сильнее любых опиатов и смол. Тем не менее…

– Ладно, – сказал он. – А чего больше всего боишься ты?

Соня нахмурилась:

– Не хочу отвечать.

– Я правил не нарушал, и ты не нарушай.

– Ладно. – Она кивнула. – Боюсь, что муж спятит и убьет меня. На моей планете быть убитым куда страшнее, чем на твоей, потому что мы побороли все болезни и можем жить вечно – правда, все обычно самоуничтожаются, прожив сорок или пятьдесят тысяч лет. И еще каждый житель планеты обладает удивительной физической и психической силой. Поэтому безумие для нас – нонсенс. Оно встречается настолько редко, что даже наша острейшая интуиция не помогает его определить. А то, что неизвестно, всегда страшно. Под «безумием» я не имею в виду мелкие расстройства. Такие у нас встречаются – взять хотя бы моего мужа. У него бзик насчет числа тридцать три, он начинает любое дело только в тридцать третий день месяца. А я падка на темноволосых малышей с примитивных планет.

– Минуточку, – перебил Бертон. – Говоришь, тридцать третий день?

– На моей планете месяцы длиннее. Ночи тоже. Тебе бы понравилось. Куда больше времени на любовь и чувственность.

Бертон одарил ее хмурым взглядом:

– Ты воспринимаешь нашу игру слишком серьезно. Будто не читала ничего, кроме научной фантастики.