Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Мой товарищ по космической вахте был славным малым, настоящей поддержкой и опорой. Но его приятель… Нет слов!

Однажды мы служили в шаульской космической охране, в созвездии Скорпиона. Тогда-то с моим напарником Джеффом Богартом и приключилось самое безвредное душевное расстройство, какое только можно представить, – он завел воображаемого друга.

А воображаемым другом оказался я.

В общем-то, я парень неплохой, и поначалу мысль о том, что на борту разгуливает моя копия, не слишком пугала. Я даже считал, что в этом есть свои плюсы. Например, Джефф вечно молол языком, и выдуманный Джо Хансен прекрасно заменял ему собеседника. Я же проводил это время за книгой или погружался в водоворот мыслей, рассматривая бледные узоры звездного света на корпусе корабля.

Странная штука: мы с Джеффом познакомились на космородео, а теперь занимались техобслуживанием орбитальных маяков, передатчиков и спасательных станций пяти планет Шаулы. Спокойная заурядная работенка, один недостаток – очень уж долгая. Наш корабль – небольшой челнок на ионной тяге – походил на навороченную перьевую ручку. В нем с лихвой хватало места для троих, один из которых – воображаемый.

Со временем в поведении Джеффа появились странности. По пути из гальюна или трюма, после проверки линейного ускорителя или только встав с койки, я слышал краем уха, как напарник без умолку болтает с воображаемым собеседником. В первый раз я постеснялся пробраться в кабину – ведь там уже находилась моя копия. Когда я возник на пороге, Джефф оглядел меня чуть остекленевшими глазами, улыбнулся и, как показалось, без малейшего напряжения в голосе произнес:

– Джо, дружище, до чего же здорово работать с тобой!

Если у Джеффа и имелся существенный недостаток (не считая некоторого безумия), то лишь один: Джефф был на редкость добродушным и оптимистичным парнем. Полностью мне доверял и, представьте, даже боготворил. Во время службы его чрезмерный восторг не раз доводил меня до бешенства.

Кстати, того, второго он всегда называл Джозефом – это тоже действовало на нервы.

Поначалу я полагал, что Джефф потешается или специально так выпускает пар, чтобы не выйти из образа рубахи-парня (так идеальный супруг тихонько ругается в ванной), но потом был этот с яичницей-болтуньей.

Я проснулся позже обычного. Заглянув украдкой в кабину, увидел Джеффа: он нависал над контейнером с желтой пористой массой и грозил пальцем пустому креслу:

– Черт возьми, Джозеф, ешь яичницу, для тебя же готовил! – Он направился в сторону камбуза, и спустя пару секунд я услышал: – Ну-ка, принимайся за еду, Джозеф, пока я не вернулся.

Я подумал с минуту, а потом проскользнул на свое место и умял всю порцию.

Вернувшись с кофе, Джефф опять уставился на меня остекленевшими глазами фанатика (однако, казалось, с толикой разочарования), а потом одобрительно произнес:

– Черт подери, Джо, ты просто великолепен: как обычно, ни крошки не оставил!

Похоже, в моем присутствии Джозефа для него не существовало (и наоборот). Жутковато, особенно если учесть, что в пяти миллионах миль вокруг ни души и космическое пространство глухим шумом отдается в голове, будто ракушку к уху приложил.

После истории с яичницей я заметил, что Джефф относился к Джозефу не так, как ко мне: он вовсе не боготворил воображаемого напарника и не считал, что тот само совершенство. Сначала Джефф упрекал Джозефа по делу, потом стал пилить и наконец открыто издеваться.

Я загрустил: вот бы Джефф хоть раз оставил приторно-вежливую манеру и честно обругал меня последними словами.

Тогда я задумал устроить сеанс любительской психотерапии. Дождался удобного случая, чтобы побеседовать в непринужденной обстановке, и приступил:

– Джефф, проблема в том, что ты слишком щепетилен. Нужно чаще высказывать наболевшее. Для затравки выругай-ка меня, отведи душу.

Он слегка покраснел:

– Черт возьми, Джо, как можно, ты идеален!

– Никто не идеален, Джефф, – со всей серьезностью заявил я, чувствуя себя крайне глупо.

– Но ты же мой верный дружище, – с легким волнением запротестовал он. – Пожалуйста, не говори так.

– Джефф, нельзя доверять без оглядки всем подряд, – произнес я. – Даже хорошие парни иногда совершают плохие поступки. Слушай, в детстве я дружил с пацаном по имени Гарри. Души в нем не чаял. Мы жили среди первых поселенцев Фомальгаута. Снег там просто отличный… Так вот, мы по очереди цепляли санки к небольшим самолетам, готовившимся к взлету. У каждого из нас была веревка белого цвета: обернешь один конец вокруг хвостового шасси и спрячешься. Как только пилот залезет в кабину, ты прыгаешь на салазки, хватаешь свободный конец веревки и мчишься со скоростью кометы за разгоняющимся самолетом. А когда он оторвется от земли, ты отпускаешь веревку.

Так вот, одним морозным утром я отпустил веревку, и – опа! Чувствую, что поднимаюсь в воздух. Видимо, Гарри накрепко привязал ее конец к саням.

Конечно, можно было просто скатиться на снег, но я не хотел остаться без саней и веревки. К счастью, под рукой оказался нож. Я перерезал веревку и с шумом приземлился. Но в тот день мое отношение к Гарри изменилось.

– Джо, прошу, хватит! – перебил Джефф. Он ужасно раскраснелся, и его слегка трясло. – Тот мальчик, Гарри, прескверный. Не желаю слышать ничего подобного. Понял?

Я заверил его, что понял. Даже попросил прощения. Черт, ведь действительно зашел не с того конца.

Дальше я просто тянул лямку. Однако все меньше сил оставалось на книги и размышления: вместо них постоянно прислушивался к беседам Джеффа и Джозефа. И бывало, когда Джефф замолкал в ожидании ответа, я ловил себя на том, что уже и сам жду реплики воображаемого напарника. И я стал больше времени проводить с Джеффом в кабине.

Спустя некоторое время Джефф забеспокоился. Тем не менее продолжал с притворным воодушевлением задавать разные вопросы, например:

– Как же быть, Джо, если мы расстанемся? Научи меня жить, Джо!

Но все однажды подходит к концу, даже утомительное орбитальное дежурство в системе Шаула. Наступил момент, когда мы обслуживали последний маяк рядом с планетой Шаула-Бай. Остался быстрый межпланетный перелет к Шауле-Ниа – и вот она, база.

Я работал, как полагается, со страховочным фалом, но заигрался с системой маневрирования. Мотался туда-сюда явно больше, чем следовало, и баллоны почти опустели. Радиосвязь ненадолго отключил: у Джеффа появилась привычка нервно болтать в открытом космосе – видимо, сообразил, что вместе с Джозефом не влезть в один скафандр.

Завершив дела, я остановился, чтобы напоследок взглянуть на корабль. Обычно у него плавные, изящные очертания – от заостренного носа, где располагается жилой отсек, до сужающегося хвоста с ионным двигателем. Сейчас же на корпусе челнока было больше хлама, чем на изучающем астероиды геологе-любителе при первом выходе за борт. На протяжении каждой смены не меньше полусотни ученых заявлялись с разрешением от начальства установить на космическое судно какой-нибудь исследовательский аппарат. Безумнее всего смотрелся гигантский приплюснутый обруч из позолоченного алюминия, с толщиной чуть больше, чем у фольги. Он крепился сверху перпендикулярно хвосту корабля и торчал в обе стороны на двадцать футов. Не знаю, для чего служила эта штуковина – может, оценивала влияние космоса на ленту Мёбиуса, – но выглядела она точь-в-точь как обручальное кольцо, побывавшее под каблуком. Мы с Джеффом прозвали ее Растоптанной Любовью.