Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Но ощущения стали еще более жуткими, чем прежде. Тишина теперь звенела, отдавая медью, будто мощный звон колоколов только отзвучал или должен был вот-вот раздаться. От маленького солнца, которое должно было скоро зайти за моей спиной, приглашая на сцену марсианскую ночь и каких-то там марсианских созданий, теперь веяло угрозой. Розовая равнина обернулась чем-то зловещим. И я на мгновение почувствовал уверенность в том, что стоит мне заглянуть внутрь зеленого скафандра, как я непременно увижу темного призрака, тоньше любого колеопта, а то и физиономию цвета высохшей кости с бесплотной ухмылкой – Короля Ужасов.

«Как у ткача челнок, мелькают годы: сойдет в могилу человек, и где он?»

А ведь знаете, странное и сверхъестественное не испарилось вдруг, стоило миру стать слишком людным, умным, техническим. Человек отправился вовне – на Луну, на Марс, на спутники Юпитера, в черную чащу космоса с чудовищно длинными переходами и непостижимо далекими иллюминаторами звезд. Вовне, в царство неизвестного, где раз в два часа все еще случается неожиданное, а раз в два дня – невозможное…

В это самое мгновение я увидел перед собой невозможное – высотой в четыреста футов, окутанное серым кружевом пустыни.

Одна часть моего сознания на секунды, растянувшиеся до минут, оцепенела, центральное зрение беспомощно созерцало раздваивавшуюся вверху невероятность с неясным намеком на радугу, застрявшую в сером кружеве, а другая часть сознания и периферическое зрение быстрым, плавным, нереально-скользящим движением посадили мой флаер в розовую пыль. Я слегка коснулся рычага управления, и стены кабины по обе стороны от сиденья пилота бесшумно опустились. Я сделал шаг вниз, преодолевая слабую, словно пригрезившуюся марсианскую гравитацию, ступил на мягкую темно-персиковую поверхность и замер, уставившись на чудо. Первая, оцепеневшая часть моего сознания наконец ожила.

Сомнений в том, как назвать увиденное, быть не могло, поскольку я смотрел на это изображение в записи не далее как пять часов назад. Это был западный фасад Шартрского собора, шедевра готической архитектуры с его двумя башнями – южной, Clocher Vieux [152] Старая колокольня (фр.) . , увенчанной незамысловатым шпилем двенадцатого века, и северной, между которыми располагалось огромное окно-роза, диаметром в пятьдесят футов; под окном находились обильно украшенные скульптурами три арки западных порталов.

Сейчас первая часть моего сознания металась от одной теории к другой в попытке объяснить эту фантасмагорию, отскакивая от них так стремительно, словно они были магнитными полюсами.

Те картинки с пленки вызвали у меня галлюцинации. Да, возможно, мир – это сон. Всегда подыщется какое-нибудь объяснение, вот только проку с него никогда никакого нет.

К моему лицевому щитку словно приклеилась прозрачная картинка – вид собора. Я потряс шлемом. Ничего не изменилось.

Я видел мираж, который перенесся на пятьдесят миллионов миль в пространстве… да еще и на несколько лет во времени: Шартрский собор исчез во взрыве парижской бомбы, лишь немного не долетевшей до Ле-Мана, так же как часовня Рокфеллера сгинула во взрыве мичиганской бомбы, а церковь Святой Пракседы – во взрыве римской.

Это сооружение, подражавшее другой постройке, было возведено колеоптероидами при помощи телепатии: они взяли зрительные воспоминания о Шартрском соборе, хранившиеся в памяти какого-то человека. Но большинство мыслекартинок даже близко не обладают подобной точностью, и я никогда не слышал, чтобы колеопты воспроизводили витражи, хотя они строят шпилевидные гнезда высотой в полтысячи футов.

Все это было одной из тех искусных гипноловушек, которые, как всегда заявляли воинствующие патриоты Марса, расставляют для нас колеопты. Ну да, а Вселенная от начала до конца создана демонами, исключительно для того, чтобы обмануть меня – и, возможно, Адольфа Гитлера, – как некогда допускал Декарт. «Уймись давай!»

Они перенесли Голливуд на Марс, как до этого переносили его в Мексику, Испанию, Египет и Конго, чтобы сократить расходы, и как раз закончили снимать средневековую эпопею – наверняка «Горбуна из Нотр-Дама», – в которой скудоумный продюсер заменил парижский Нотр-Дам шартрским [153] Полное название Шартрского собора – Нотр-Дам-де-Шартр, или собор Шартрской Богоматери. , потому что его ведущей любовнице он приглянулся больше, а публика все равно не отличит один от другого. Ну да, и, поди, наняли за гроши тучу черных колеоптов – изображать монахов, обрядив их в сутаны и маски с человеческими лицами. Да и почему бы колеопту не сыграть Квазимодо? Расовым отношениям такое только на пользу. «Не выискивай смешное в невероятном!»

Или же они проводили экскурсию по Марсу для последнего спятившего президента La Belle France, прекрасной Франции, – хотели успокоить его нервишки – и установили бутафорский Шартрский собор – один только западный фасад, чтобы уважить француза, как русские возводили картонные деревни, чтобы впечатлить жену Петра III, немку. Даешь Четвертую республику на четвертой планете! «Э нет, не впадай в истерику. Он и вправду здесь».

Или, может – и тут та, первая часть моего сознания застыла на месте, – прошлое и будущее существуют всегда, как-то, где-то (четвертое измерение? Божественное сознание?), в состоянии своего рода отсроченного динамического воспроизведения, при этом тропки перемен, происходящих точно во сне, проходят через будущее, в то время как наши преднамеренные действия в настоящем меняют его, а может – кто знает? – другие тропки пересекают вдобавок и прошлое, и, значит, могут существовать профессиональные путешественники во времени. И раз в миллион тысячелетий какой-нибудь профан случайно натыкается на Дверь.

Дверь в Шартрский собор. Но в какое время?

Пока я размышлял об этом, уставившись на серую невидаль «Жив я или мертв?», за спиной послышались стон и шуршание. Обернувшись, я увидел, как зеленый скафандр выскальзывает из флаера и направляется ко мне, но голова его была опущена, и у меня не получалось заглянуть в смотровой щиток. Я застыл, точно очутившись в кошмарном сне. Но пока скафандр еще не добрался до меня, я обратил внимание на ветер, который его сопровождал, а может, и нес и от которого сотрясался флаер и поднималась огромными столбами и завихрениями мягчайшая розовая пыль. И тут ветер сбил меня с ног – на Марсе с его гравитацией всегда не хватает устойчивости, – и я покатился прочь от флаера, в клубах пыли и в компании зеленого скафандра, который кувыркался куда быстрее и выше меня, так, словно был пустым. Но ведь призраки невесомы.

Ветер дул сильнее, чем полагалось ветру на Марсе, и уж точно сильнее неожиданного порыва воздуха, и пока я выделывал отчаянные кульбиты, приземления после которых смягчались скафандром и низкой гравитацией, и безуспешно хватался за небольшие, невысокие скалистые выступы, длинные тени которых пересекал во время прыжков, я поймал себя на том, что с лихорадочным спокойствием думаю: этот ветер дует не только сквозь марсианские просторы, но и сквозь время.