Станислав Лем - Охота [сборник litres]

По воде? Утратить достигнутое преимущество… Они найдут его, ни на мгновение не потеряют след. [Локаторы укажут им направление его поворота. Так что, снова в лес? Даже издали они могли бы меня подстрелить, подумал он, глядя на пустое пространство, отделяющее его от стены елей. Хотя нет. Не потому, что они боятся промахнуться – никто не станет стрелять на таком расстоянии. Они считают, что это не по правилам.]

Прежде чем двинуться дальше, он прислушался к своим ощущениям. Тишина в нем стояла даже гуще, чем вокруг, нарушенная шумом хвойных ветвей и тремя повторяющимися нотами птичьей трели. Еще раз оглянулся, чтобы убедиться, что расстояние между ним и погоней достаточно велико. И тогда заметил в самой дальней точке в темноте леса небольшое шевеление.

Бросился вперед. Не контролировал скорость своего движения. Это была привычка, а не страх. Еще нет. Он мчался вверх по крутому склону, который ни один человек не смог бы преодолеть с такой же скоростью. Он не задыхался, сердце не вырывалось из груди, кровь не пульсировала в висках; просто что-то – и он не знал что – издало в нем слабый, приглушенный звук, как быстро прижатая струна; продолжалось это не более одного мгновения.

Не осознавая как, он оказался в углублении между пнями, в высохшем русле ручья, в извилистой, местами заиленной расщелине, отчетливо видимой на фоне туч. Возможно, во время ливня у него появился бы шанс. [По крайней мере, оттянуть конец, о котором, впрочем, он не думал.] Не переставая сильно и размеренно перебирать ногами, он поднял голову. Нет – из этих туч ливень не прольется. Стояла жара, она добралась даже сюда, делая невыносимой влагу лесного массива. Последние, не высушенные солнечными лучами капли вчерашнего ливня (помнил его: услышав, как дождь непрестанно стучит по крыше над головой, подумал, что, если будет так сыпать и дальше, они отложат организацию погони на один, а может быть, и на два дня) под воздействием сотрясений, которые передавались деревьям, когда он бежал, падали на него сверху, некоторые из них сверкали бриллиантами у него на суставах. Не стряхивая их – сами мгновенно высыхали, – он мчался дальше; набойки на подошвах звучно стучали по белым камням; он пошатнулся, удержал равновесие, не снижая скорости. Его слуховые ощущения целиком сосредоточились на том, что происходило позади. Преследователи были далеко, но не так далеко, чтобы до них не донесся этот шум, лес без помех передавал его вниз. Деревья внезапно расступились.

Он оказался на небольшой вершине, с трех сторон окруженной елями. В подсвеченной солнцем дали виднелись горы, синеватые, с белеющими потеками снегов, с клубящимися облаками, окружающими вершины. Широкий травянистый склон спускался вниз, а дальше снова был лес. Он простоял не более двух секунд и услышал погоню. Сразу узнал голос Менора, его прерывистый, свирепый лай. Он не боялся собак, они ничего не могли с ним сделать, но собаки означали людей. [Ненавидел ли он их? Мог бы попытаться, если бы на это было время. Впрочем, это неважно.] [Еще раз посмотрел на горы, ему пришло в голову, что, наверное, он видит их в последний раз, и, хотя был к ним безразличен, хотя не знал их, никогда в них не был, ему нечего было искать среди скал, но именно с этой мыслью, словно бы рикошетом, до него дошло, что впереди у него только минуты, в лучшем случае часы, чтобы смотреть, слышать, двигаться, и что это – правда. Кроме того, что было, больше ничего не будет – то, что люди говорили о воскресении из мертвых, его не касалось, у него не было с этим ничего общего.] Неожиданно почувствовал, как холодная блестящая ртуть расплывается в его груди, и бросился вперед.

Он развил совершенно невероятную скорость, никогда еще не бегал так быстро. Несся четырех- и пятиметровыми прыжками, взмывал в воздух, проносился над травой, с пятном тени под ногами, приземлялся и отталкивался для следующего прыжка. Кто-нибудь другой смог бы так бежать? Он чувствовал давление в висках, в глазах – пульсирующие искры, в груди – еще не жар, предшествующий потере сознания, но тепло, неприятное, даже противоестественное [, говорили, что, чтобы уберечь себя, нельзя долго так напрягаться, не выдержишь…].

Суставы уже хрустели, набойки обуви рвали траву, выбрасывая ее клочья при каждом следующем прыжке, он знал, что должен замедлиться, потому что уже перестал контролировать силу ускорения, которая влекла его вперед, но не мог, а может, не хотел – и это было одно и то же.

Он видел, как весь пейзаж, этот крутой луг, темные полумесяцы лесов, горная гряда, синеющая среди облаков, – все равномерно поднимается и опускается в ритме его прыжков, поглощающих пространство; уже совершенно не чувствовал усилий, уже не осознавал, или он так бежит, или висит неподвижно, а только мир, захваченный неизвестной силой, в каких-то ужасных спазмах, в какой-то икоте похищает, расшатывает, раскачивает до тошноты – ноги разбежались на белеющей, освещенной солнечными лучами осыпи, и он рухнул, опрокидываясь, переворачиваясь, отчаянно упираясь руками и ногами в двигающийся вместе с ним гравий. Когда же наконец остановился в облаке пыли, скорчившись, то был покрыт слоем известняковой пыли. Только вокруг коленей и тазобедренных суставов этот белый сыпучий порошок быстро темнел, словно от пота. [Как лошадь, которая долго скакала галопом по пыльной дороге, подумал он.] Быстро поднялся на ноги. Удивился, как далеко от него была вершина, с которой он сбежал сломя голову. Немного оторвался, подумал он. И, чтобы удержать это преимущество, побежал дальше.

Между деревьями темнела зеркальная гладь воды. Инстинктивно поискал взглядом купающихся. [Не боялся их, но… лучше бы их не было. Потому что в этом побеге, покрытый пылью, с приклеенными смолой к рукам и ногам сосновыми иглами и веточками, отяжелевший, исцарапанный и весь в зеленых и ржавых пятнах, обреченный на нечто окончательное и неизбежное… впрочем, он вообще не думал, не было времени, он лишь чувствовал, что не хочет, чтобы появились серебристые и золотистые лодки, из которых на него будут смотреть стройные, загорелые, в ярких купальных костюмах люди, обращаться к нему, давать хорошие советы – и такое бывало. Они помогали, он слышал об этом, неизвестно почему. Чтобы продлить игру? Чтобы его преследователям не было слишком уж просто? Он не знал. Но он хотел оставаться один, до конца – один, не желал никакой помощи, потому что она была невозможна.] Побежал немного медленнее, тише, здесь росли огромные ели, среди них явно разбивался лагерь, он видел места, где вбивали колышки для палаток, следы на берегу озера, где вытаскивали лодку, остатки построенной из красных и золотистых сегментов пристани. Но кроме следов – никого. Он наклонился вперед, увеличивая скорость. Через четверть мили преодолел гряду крупных валунов (когда-то они лавиной скатились по уходящему вверх оврагу), перепрыгивая с необычайной ловкостью с одного на другой, и только белесые царапины на их поверхности обозначили места, где он отталкивался для следующего прыжка. Миновав камнепад, угодил в бурелом, здесь давно вповалку лежало несколько сотен больших деревьев, превратившихся уже в труху, хотя местами сохранившаяся кора и создавала видимость здоровых и твердых стволов; но обилие серой паутины в ветвях должно было его предостеречь, он же легкомысленно ступил на крупное дерево, ствол легко поддался и почти без хруста превратился в измельченную массу – и он провалился по бедро. Рванулся. Нелегко было освободить ногу из западни, она прочно застряла, да и собственный вес здорово мешал – однако, сгорбившись, пятясь, таща за собой цепляющееся бревно, он наконец-то вырвался и побежал дальше. За последними деревьями, у большого луга, стояла металлическая мачта. Кинув взгляд вправо-влево, он понял, что перед ним линия высокого напряжения. В этом месте она пересекала перевал и тянулась дальше, к смутно синеющим равнинам.