Бернар Вербер - Ее величество кошка [litres]

Вспоминается человеческая поговорка, которую я слышала от Пифагора: «Если кто-то причинил тебе зло, не мсти. Сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывет труп твоего врага».

Мое ожидание было недолгим. Так или иначе я испытываю облегчение от того, что избежала схватки. Я поеживаюсь при мысли, что умерла бы, если бы согласилась остаться с духами родителей.

Ясно и то, что отныне я одна. Ни Пифагора, ни Натали, только я – мокрая, без сил, заблудившаяся. Где я?

Самое насущное сейчас – отряхнуться. Не знаю, как это делаете вы, а я произвожу вращательное движение, начиная от шеи и заканчивая хвостом, – так достигается максимальная просушка. После этого я долго себя вылизываю, избавляясь от всей, до последней капли, мерзкой речной воды.

Теперь, вернув себе кошачье благородство, я перехожу к решению вопроса, в какую сторону направиться. Идти вдоль берега обратно значит рисковать наткнуться на остальных котов, поэтому мое решение – двинуться на юг.

Я и двигаюсь. После путешествия в компании странно оказаться без друзей наедине с природой. Впрочем, я не совсем одна: передо мной гадюка. Я меняю направление – и запутываюсь в паутине.

Совсем забыла, что в дикой природе так и кишит всевозможная живность! Среда, столь отличная от человеческих городов, теперь окружает меня во всем своем естестве: кругом кусачие насекомые, острые колючки, ядовитые грибы.

Я хочу пить и есть. В памяти всплывает мой проект расширения сознания для связи с бурлящей рядом меня жизнью. Теперь это – единственный способ уцелеть во враждебном окружении. Я пытаюсь вписаться в этот поток жизненной энергии, но мешают другие, непрошеные мысли.

Пифагор!

Странно, но сейчас – может, дело в расстоянии – Пифагор кажется мне… потрясающим. Особенно по сравнению с подлым безволосым сфинксом и с не менее подлым сверхмохнатым мейн-куном. Мохнатость Пифагора – это то, что надо, в самый раз.

Чем больше я думаю о Пифагоре, тем более привлекательным его нахожу. Это «мой» кот. Знаю, даже если он на меня дуется, все равно никуда от меня не денется. Кто устоит перед моим природным очарованием?

Мы, женский пол, знаем, что все мужчины такие. Сделай самца разок своим – и он твой навеки. Им невдомек, что партнеров выбираем мы – те, кто отвечает за отношения в паре. А потом мы создаем у них иллюзию, что главные – они, надо же польстить их мужественности!

Я не принадлежу Пифагору, это Пифагор принадлежит мне. И я снова буду ему верна… пока не найду кого-то получше.

На ходу я размышляю о концепции красоты. Возможно, я не знаю, что красиво, а что нет, зато теперь мне ведомо уродство: образцом кошачьего уродства для меня отныне будет сфинкс.

Как я голодна, как голодна! Сейчас пришелся бы очень кстати сухой корм, который сыпала в мою кормушку служанка… Что ж, придется найти что-нибудь перекусить самостоятельно. При всем моем уважении к слизням мне не нравится их консистенция и вкус.

У меня урчит в животе, язык дрожит мелкой дрожью. Речной заплыв лишил меня сил.

ЕДА! СРОЧНО ПОЕСТЬ!

Вижу высоко на ветке птичье гнездо с белыми яйцами. Яйца – моя слабость. Полагаясь на свою природную ловкость, я лезу вверх по стволу, добираюсь до кроны и осторожно приближаюсь к гнезду. Завтрак ждет меня ближе к концу ветки. Я разбиваю когтем правой лапы скорлупу одного из четырех яиц, убираю осколки и сую морду в упоительную желтизну.

Язык ходит взад-вперед. Объедение!

Во втором яйце я нахожу зародыш птенца и с наслаждением его раскусываю. Когда испытываешь лютый голод, эта хрустящая еда – сладчайший источник белка. Одно меня смущает: никак не разберу, что за птичку слопала. Ответ приходит с третьим съеденным яйцом: оказывается, меня разглядывает мамаша, соколиха.

Хозяйка гнезда набрасывается на меня и вонзает мне в тело острые когти и крючковатый клюв. Я инстинктивно выпускаю когти и отшвыриваю ее ловким ударом лапы. Мы сражаемся на ветке, где я с трудом удерживаю шаткое равновесие.

Вот оно, подтверждение моей давней мысли: природа и война – это одно и то же. За доказательствами не надо далеко ходить: встреча с незнакомым существом часто начинается со столкновения.

Противница хлещет меня мощными крыльями, мешая перейти в контратаку. Особенно сильный удар крылом сбрасывает меня с ветки. Я совершаю три (нечетное количество) кувырка и приземляюсь с доступным мне одной изяществом.

Все в порядке, обошлось без переломов.

Продолжать бой мне неохота. Я насытилась, остальное неважно. Поэтому решаю продолжить путь и попытаться найти своих спутников.

Но у соколихи к вопросу иной подход, вернее, подлет. Желая отомстить мне за гибель троих из четырех своих птенцов, она преграждает мне путь и грозно наступает, грозя клювом. При этом она расправляет крылья – так она выглядит гораздо крупнее и опаснее.

Я пячусь, спотыкаюсь, позорно отступаю.

И тут происходит совершенно неожиданное событие. Из зарослей папоротника выскакивают три крысы и набрасываются на соколиху. Я их не почуяла, это, должно быть, дозорные.

Хищная птица, всемогущая в небесах, на земле почти бессильна.

Она силится взлететь, но одна из крыс запрыгивает ей на спину и вонзает зубы ей в шею, две другие в это время удерживают ее крылья. Соколиха вертит головой, тщетно пытаясь достать их клювом.

Эта сцена наводит меня на размышления. Я ведь тоже мать, у которой остался всего один ребенок после убийства остальных при известных вам ужасных обстоятельствах: жених моей служанки утопил всех моих котят, пощадив лишь Анжело.

Вот я и говорю себе: надо помочь этой мамаше, пусть даже я ничего не добьюсь этим для себя самой. Знаю, такие мысли – прямое следствие дурного влияния гуманиста Пифагора. Он уже толковал мне о чувстве под названием «сострадание». Оно возникает, когда вам небезразлично, что у кого-то неприятности.

Я подхожу к месту битвы и принимаю самую свою устрашающую позу: спина выгнута, когти выпущены, пасть широко разинута, клыки напоказ. Уловка срабатывает: крысы оставляют в покое птицу и кидаются на меня.

Давно миновали времена, когда кошка одним своим появлением обращала крыс в бегство. Но трем невесть откуда взявшимся крысам не нагнать на меня страху, не зря Ганнибал учил меня мастерству кош-кван-до. Я издаю рык, хоть и не львиный, но достаточно убедительный, чтобы остановить моих недругов. Мой голос не способен пока убить неприятеля, но все же приводит их в ступор.

Пользуясь временным оцепенением крыс, я набрасываюсь на ближайшую ко мне, целясь когтями ей в глаза. Глаза лопаются, как спелые виноградины.

Это в моем стиле: если я люблю, то люблю, а уж если нет, то извините!

Вторая крыса намерена вонзить в меня свои резцы, но я опережаю ее, полоснув по горлу самым длинным и острым когтем, который гордо называю своим клинком.