Бернар Вербер - Ее величество кошка [litres]

– Да, обещаю вам, что наступит день, когда на смену людям придут кошки. Я буду той черно-белой кошкой, которая обеспечит переход власти от двуногих к кошачьим.

Тут все снова принимаются еще громче прежнего скандировать мое имя:

– БАСТЕТ! БАСТЕТ!

Вот я и получила доступ к информации, которой мне раньше недоставало: я, именно я, и никто другой, – та, на кого будет возложена миссия спасения мира, ибо я – древняя богиня.

Синдром Стендаля получил название по эпизоду из жизни французского писателя (1783–1842), испытавшего эмоциональное потрясение во время путешествия в Италию в 1817 году.

При посещении церкви Санта-Кроче во Флоренции, колыбели искусства Возрождения, Стендаль попросил впустить его в часовню Никколини, где увидел работу «Сошествие Христа в ад» художника Бронзино.

У него началось сильное сердцебиение, из глаз полились слезы, закружилась голова, он потерял равновесие.

Сев на скамейку, он попытался прийти в себя, читая стихи, но стало только хуже, потому что поэзия, по его собственному признанию, усугубила его волнение, добавив к красоте живописи красоту литературы.

Писатель захворал и слег.

Позднее он записал: «Я был как бы в экстазе».

Спустя 40 лет английская писательница Вернон Ли схожим образом прореагировала на «Весну» Боттичелли: «Произведение искусства завладело мной, я испытала оргазм».

В 1979 году итальянский психиатр Грациелла Магерини написала, что в общей сложности у двухсот туристов, посещавших Флоренцию, наблюдался синдром Стендаля.

Она отмечает, что люди испытывают потрясение от глубины произведения и гениальности его создателя и впадают в транс, проявляющийся у одних просто головокружением, а у других настоящим истерическим приступом.

Самыми частыми симптомами этих переживаний являются: потливость ладоней, участившееся дыхание, нарушение зрения, рвота, приступы бреда, а затем длительная бессонница.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII

Думаю, уже при нашем рождении где-то записано, кем нам суждено стать. Все, происходящее с нами в дальнейшем, только уточняет траекторию, предопределенную еще до первого нашего вздоха.

Стоит забыть об этом законе, как он напоминает о себе, когда и где пожелает, подбрасывая то грезы, то приметы, то заставляя говорить наш внутренний голос.

Вот и меня кольнуло, причем пребольно.

Какое точное ощущение!

Когда я все же поднимаю веки, храм Бубастис испаряется, зато рядом с Пифагором я вижу Анжело.

Снова у меня лапы с когтями, снова гибкая спина, пропали груди, одежда, украшения, сандалии.

Что со мной?!

Прежде мне и в голову не приходило, как сильно может потрясти искусство.

Эта скульптура из черного камня послужила мостиком, перекинутым к той, кем я была пять тысяч лет назад. Я отряхиваюсь. Не знаю, долго ли продолжалось мое забытье. Уверена, что долго.

Сын лижет мне морду – уверен, умница, что я жива. Для меня тоже облегчение видеть его живым. Я отталкиваю его лапой, чтобы он перестал слюнявить мне морду, обвожу взглядом знакомые лица и убеждаюсь, что обстановка изменилась.

Вместо стен музея передо мной ряды кресел, толстое стекло, и вид, открывающийся сквозь него, медленно изменяется.

– Тебе полегчало? – спрашивает меня сиамец.

– Где мы?

– На речном трамвайчике, – рапортует Пифагор. – Ты напугала нас своим обмороком, но у тебя билось сердце, поэтому мы решили, что это простое забытье, вызванное, вероятно, сильными эмоциями, и взяли тебя с собой. К нам прилетел Шампольон с известием, что в отделе Древнего Рима прячутся выжившие.

– Это я увидел птицу и догадался, что она появилась не просто так! – встревает Анжело, не изживший свою привычку лезть вперед в уверенности, что это он – причина всех интересных событий.

– Все вместе мы добрались до берега реки и погрузились на единственный речной трамвайчик, в котором имелся запас горючего, – добавляет Эсмеральда.

Надо же, и она здесь.

– Что такое речной трамвайчик?

– Кораблик с прозрачной крышей, такие возили по реке сотни туристов. На нем поместились все мы.

Кроме окруживших меня кошек, я узнаю Романа, стоящего у штурвала. Рядом с ним Натали. Моя служанка уделяет мне все меньше внимания. В любой другой ситуации я сочла бы это неприемлемым, но сейчас не обижаюсь, говоря себе, что если она развивает отношения с мужчиной, которого выбрала, то ее можно простить.

Пифагор касается своим носом моего.

– Трамвайчик когда-то был еще и плавучим рестораном, мы нашли на борту консервы и накормили голодных.

Я вижу справа от себя тарелки с какой-то коричневой едой, которой утоляют голод кошки и люди, которых я помню по острову Сите.

– Сколько всего выживших?

– Сто девяносто три кошки и шестнадцать молодых людей, – докладывает Пифагор, обожающий точность.

Я с облегчением перевожу дух. Мы живы и быстро плывем по реке, удаляясь от острова, не ставшего ни раем, ни даже убежищем.

Я внимательно разглядываю всех вокруг. Все юнцы худы, бледны, никто не избежал ран. Кошки поголовно взъерошены, хвосты висят, ребра торчат, носы сухие, взгляд встревоженный. Многие ободраны – значит, они выдержали бой с крысами.

Вот они, последние выжившие из коммуны утопистов на острове Сите.

Анжело колотит лихорадка. Такому молодому коту вредно видеть столько насилия. Наверное, у него психологическая травма. Правда, вид у него по-прежнему дерзкий и заносчивый, можно даже подумать, что он пытается играть мою роль. Не беда, в кризисные моменты не вредно мнить себя значительной персоной.

Я продолжаю допытываться:

– Груз из фургона цел?

– Да, пока ты лежала без чувств, Роман организовал перенос на кораблик всего необходимого для строительства изгороди и дирижабля.

Пифагор указывает кончиком – в сторону накрытой брезентом горы из предметов самых разных размеров.

– Теперь у нас есть все необходимое для обороны и для бегства, – добавляет Эсмеральда.

Роман молодец, он все делает правильно.

– Что же случилось со мной? – не могу не спросить я. – В чем причина обморока?

– Наверное, ты стала жертвой синдрома Стендаля: это когда произведение искусства, будь то картина, музыка, скульптура, воздействует так сильно, что это приводит к потере сознания. Я читал об этом в ЭАОЗР, – объясняет сиамец, использующий любую возможность, чтобы продемонстрировать свою эрудицию.

Таким образом, ответ на мой вопрос содержится в ЭОАЗР, висящей у меня на шее.

– С тобой это произошло перед статуей Бастет, – продолжает сиамец. – Полагаю, этот синдром как-то связан с так называемым дежавю – чувством, что переживаешь ту или иную сцену не впервые.