Иван Охлобыстин - Дом Солнца [litres]

Неожиданно вместо праздных мечтаний в его голове возникли отзвуки чьих-то голосов, которые, к его крайнему изумлению, он идентифицировал как мысли мимоидущих граждан. Вот прошел строгий человек в ярко-оранжевом пальто и зеленой шляпе. И тут же в голове Саньки прозвучал скрипучий баритон: «Конечно, все дополнительные ресурсы передадут Высокобровицкому. И пигменты, и холсты. А нам оставят химию. Как всегда. Ну, само собой! Кому нужен поиск? Им реализм подавай! Ретрограды!»

Баритон сменило нежное женское сопрано, исходящее от миловидной девушки, спешащей к эскалатору с черным чертежным тубусом в руках: «Просто надо притвориться равнодушной. Он подойдет, а я ему: чего тебе, Пряников? Ластик?»

Девичьи грезы покрыл чей-то шепот: «Не держи нас, хозяин. Мы хотим его разрезать пополам. Сделаем ему укольчик “Боры-боры”, и он будет жить, пока не доберемся до сердца. Мы хотим укусить его за сердце».

Санька удивленно огляделся по сторонам, но не заметил ни одного человека, которому могли бы принадлежать эти чудовищные фантазии. И только тогда мальчик осознал, что это не игра его воображения, а настоящие мысли других людей. Вновь обретенная способность смутила ребенка, было в этом что-то неправильное, глубоко непорядочное.

– Салютик! – раздалось у него за плечом.

Мальчик обернулся и увидел Аню. Девочка стояла на парапете в короткой черной курточке с множеством карманов и хлопчатобумажных широких брюках.

– Сильно выглядишь! – вслух восхитился Санька.

– Мама сшила, – похвалилась Аня и спрыгнула на землю. – Я не опоздала?

– Нет, – ответил мальчик, отчаянно пытаясь не прислушиваться к мыслям подруги.

– Ну и отлично! – улыбнулась она, протягивая ему руку. – Поехали.

Санька взял ее за руку, отчего у него екнуло сердце, и повел к эскалаторам.

Аня встала на одну ступеньку выше него и тут же взялась расспрашивать:

– Как тебя выбрали? Пионерская звездочка рекомендовала или папа пробил на работе?

– Сами пришли, – сообщил он. – Из КГБ, с кандидатской проверкой.

– И чего? – еще больше заинтересовалась Аня.

– Пятьдесят на пятьдесят, – пожал плечами мальчик. – Папа с дядей Геной бутыля давил, и они его тепленьким взяли. В общем, не примут папу в ближайшее время в КПСС. А со мной офицер из детского отдела говорил. На балконе. Сказал, что товарищ Шалар стал коммунистом в десять лет.

– Почти в одиннадцать, – поправила его девочка. – Я книжку про него читала – «Наследник Средиземья» называется. Знаешь, почему партийные люди становятся эльфами?

– Потому что по-настоящему нравственными могут быть только эльфы? – попытался угадать мальчик.

– Я не про Кодекс, я про историю, – уточнила Аня и продолжила: – Товарищ Шалар был военным инструктором в Северной Корее. Однажды он поймал американского шпиона. У шпиона нашел книжку «Властелин колец». Подумал, что шпион там всякие сведения зашифровал, и прочел книжку тридцать один раз. Каждую букву обдумал. И вдруг понял, как можно объединить людей всего мира. Вот так вот было.

– Товарищ Шалар настоящий вождь! – согласился с ней Санька.

– И не говори! – вздохнула девочка.

Весь последующий отрезок дороги дети проехали молча, слушая звуки фортепиано и вглядываясь в мерцающие со всех сторон телевизионные экраны. Лишь у самого входа на сто семьдесят восьмой ярус Аня обернулась и сообщила:

– А когда мне на генераторе эльфийских имен имя выбирали, дядя механик про генератор рассказал. Я его спросила: от чего генератор питается – от солнечных батарей или просто от электричества? А дядя сказал, что от сердца Ленина. Так это необычно было! Ведь Ленин-то на орбите.

– Я знал об этом, – сходя с ленты эскалатора на платформу, кивнул Санька. – Мой папа доклад по этому вопросу готовил. Сердце Ленина излучает квантовые импульсы. В пятидесятых открыли. На этой энергии и генератор работает, и партийные реликвариумы – такие колбочки, которые секретари партийных ячеек на шее носят. Их поэтому невозможно победить в рукопашном бою, у них любая рана заживает за несколько секунд.

– Сильно! – восхитилась девочка.

Дети покинули холл Центрального транспортера и зашагали по живописной улице Остоженке по направлению к театру. Улица была застроена зданиями, стилизованными под архитектуру восемнадцатого – девятнадцатого веков, что неудивительно, поскольку в большинстве зданий находились драматические театры – БДТ, Театр сатиры, Театр имени Вахтангова, театр «Ромэн», МХАТ, Малый театр, ТЮЗ и другие, областные. Театр на Таганке, где служил дядя Юра Любимов, располагался на пересечении Остоженки и улицы Патриса Лумумбы. Напоминающий издали гигантский колотый кирпич Театр на Таганке слишком уж отличался от общего архитектурного ансамбля, и Комитет уровневой застройки принял решение отделить его от остальных зданий небольшим сквером, где вечерами собиралась молодежь поиграть на гитаре. Там часто видели цыганского артиста Димитриевича и поэта-песенника Высоцкого, отчего сквер ассоциировался у родителей с чем-то потенциально опасным с педагогической точки зрения. Ходили слухи, что именно из-за этого в некоторых комплексах отказались строить Театр на Таганке. Дядя Юра страшно переживал по этому поводу, каждый месяц проводил в скверике субботники, построил фонтан и запустил туда барбусов суматранских. Но веселые полосатые стайки не изменили ситуации, и несчастный режиссер в конце концов смирился.

Санька распахнул перед спутницей тяжелую входную дверь, пропустил ее внутрь и повел в режиссерскую. С раннего детства он знал в этом театре все ходы и выходы. Но дяди Юры на месте не оказалось. Проходящий мимо артист Филатов показал на дверь, ведущую прямо за кулисы.

– Странно! – удивился мальчик. – Спектакль ведь только вечером. Может, какое собрание?

Дети подошли к двери, на которую указал Филатов, и осторожно заглянули в нее. Посреди сцены в свете софитов стояли дядя Юра и молоденькая актриса в вязаном жакете розового цвета и черной юбке до колена. Дядя Юра убеждал кого-то сидящего в темном зале:

– Нет! Вы поймите, товарищи: стремительная современность диктует нам новые эталоны чувственности! Офелия любит, Офелия страдает, Офелия хочет быть услышанной и увиденной, в конце концов!

– Все равно слишком короткая! – раздался из зала строгий женский голос. – Культконтроль не пропустит. Нельзя как-нибудь по-другому ее страдания выразить? Пусть с веером ходит, а юбку нужно сделать длиннее.

– Причем тут веер?! – страдальчески возопил дядя Юра. – В ее душе надлом, принц не пойми о чем думает, а ей замуж пора! Как она с веером топиться пойдет?

– Топиться может в этой юбке, мы скажем, что это купальный костюм, но в остальных сценах длину вернуть, – в категорической форме постановил голос. – Хватит о ней, зовите Смоктуновского.