Иван Охлобыстин - Дом Солнца [litres]

Дядя Юра беспомощно развел руками, жестом отправил актрису за кулисы и интеллигентно крикнул:

– Иннокентий! Иннокентий, голубчик, ты здесь?

Занавес шевельнулся, и оттуда раздалось робкое:

– Да, я пришел.

– Иди, милый, сюда, – ласково попросил дядя Юра.

Из-за занавеса вышел Смоктуновский и встал рядом с ним.

– Вы таблетки принимаете? – спросили из зала.

– Так точно! – зачем-то неловко козырнул артист и поклонился.

– Не юродствуйте, – сурово пристыдил его невидимый собеседник. – Это не моя блажь. Вы сами виноваты – как яблоко моченое. Зритель гадает – то ли Офелия утопилась, то ли Гамлета через неделю из проруби достали. В спортзал ходите?

– А как же! – искренне заявил Иннокентий. – Но мне там не нравится. Я боюсь, меня физиотерапевт штангой задавит. Можно я дома буду форму набирать? Я уже эспандер купил.

– Нельзя, – запретил голос и обратился к дяде Юре: – Товарищ режиссер, проследите – или мы снимем постановку. Людям за такой соплей наблюдать не хочется, люди к смыслу тянутся. Разговор окончен.

Во мраке зрительного зала звонко хлопнуло откидное сиденье и раздались звуки удаляющихся шагов.

Дядя Юра потрепал Смоктуновского по затылку и грустно поплелся к двери, из-за которой за ним наблюдали дети.

– Доброе утро, дядя Юра! – поприветствовал его Санька, когда тот вышел в коридор.

– А! Это ты! – улыбнулся режиссер и перевел взгляд на Аню. – С невестой пришел?

– Мы друзья, – почему-то покраснел мальчик.

– Ладно, ладно, прости за неделикатность, – извинился дядя Юра и предложил: – Пойдемте, я вам макулатуру выдам. Как родители?

– Папу в партию не возьмут, – почему-то сразу сообщил мальчик. – Кандидатская проверка приходила, а он с дядей Геной Голдобенко выпивал.

– Эх! – огорчился режиссер. – Что за неделя такая?! У меня вот-вот спектакль из-за Кеши снимут. Артист Даль в армию записался, а я его хотел на шута в «Короле Лире» утвердить. Теперь Виталик попал в историю! Ну ничего, Виталик хороший человек, рано или поздно вступит. Такие, как он, партии нужны.

Дети вошли вслед за дядей Юрой в режиссерскую комнату. У массивного стола, стоявшего посередине, лежали три огромные пачки афиш, перетянутых бельевой веревкой.

– Боюсь, вы сами-то за один раз не управитесь, – критически осмотрев юных гостей, заметил режиссер и, подойдя к двери, крикнул в коридор: – Иннокентий, подь сюды, доходяга чертов!

– Да мы сами! – попробовал воспротивиться мальчик.

– Сами с усами, – отмахнулся от него дядя Юра. – Ему полезно. Небось, опять в буфете пирожные с кремом жрет. Ему полезно будет.

– И ничего не полезно, – возразил Смоктуновский, невесть откуда возникший у дверей. – У меня нервы от тяжестей.

– Поговори еще со мной! – пригрозил режиссер. – Вот-вот спектакль снимут, а ты выгузок наедаешь. Детей постыдился бы. Или помогаешь, или я твоей маме звоню.

– Не надо маме! Я согласен, – испугался Иннокентий.

– Отлично! Бери пачку и волоки за ребятами, – обрадовался дядя Юра и подмигнул Саньке. – Тяжела и неказиста жизнь советского артиста! Причем – по его же вине. Титьки наел больше, чем у буфетчицы.

– Я попрошу! – обиделся Смоктуновский.

– Не надо, он же тоже человек! – вступилась за Иннокентия девочка. – Если хотите, я возьму его на эльфийскую поруку и через месяц до первого разряда подтяну.

– Ты просто добрая фея – курносая пионерка! – восхитился режиссер и повернулся к Смоктуновскому. – Передаю тебя, Кеша, в добрые руки. Не подведи меня!

– Можете на меня рассчитывать, – заверил его тот.

– Можете на меня рассчитывать! – ядовито передразнил артиста Санька, после того как тот, сославшись на тяжесть в желудке и мигрень, ушел в туалет на пересечении Остоженки с Неглинной и не вернулся. Дети безрезультатно ждали его около часа, пока не поняли, что Иннокентий Смоктуновский к ним не вернется.

– Может, ему плохо стало? – предположила девочка.

– Хорошо ему стало, – раздраженно огрызнулся Санька и пошел искать артиста в туалете. Смоктуновского он там не обнаружил, зато нашел в одной из кабинок открытое окно, выходящее во двор.

– Ну чего? – поинтересовалась Аня, когда Санька вернулся.

– Свинтил в окно уборной, – расстроенно сообщил он. – А еще Гамлета играет!

– Не расстраивайся, – положила ему на плечо руку девочка. – Завтра подам заявку на физподдержку, и мне из эльфийской ячейки людей пришлют. Найдем артиста и будем перевоспитывать, – пообещала она.

– Ему пальцы ломать нельзя, – предостерег Санька. – Он у дяди Юры главную роль в спектакле играет. Иначе сорвешь спектакль.

– Не надо из меня дуру делать! – оскорбилась Аня. – Разумеется, пальцы не тронем. Потащили, что ли, афиши?

– Потащили, – согласился мальчик.

Дети с трудом доволокли макулатуру до Центрального транспортера и спустили ее на свой уровень. У выхода сели передохнуть. Санька сбегал в палатку с мороженым и принес девочке пломбир в стаканчике, а себе взял любимое эскимо. Они сели рядом на парапет и принялись есть, слушая, как из громкоговорителя, прикрепленного на киоске «Спортлото», доносятся бравурные призывы участвовать в лотерее «Белка и Стрелка», победитель которого получит возможность в составе научно-исследовательской экспедиции посетить созвездие Лебедя.

– Может быть, я тоже когда-нибудь увижу созвездие Лебедя, – мечтательно вздохнула девочка.

– Ты все-таки решила после школы стать Молодой Космической Матерью? – крайне деликатно поинтересовался Санька, стараясь при этом даже не смотреть на Аню.

– Если не встречу своего единственного, – кивнула девочка.

– Как ты поймешь, что это он? – спросил мальчик.

– Как говорит товарищ Шалар, «Любовь – это единственное, что не поддается контролю», – ответила она и тихо добавила: – Я пойму.

Отчего-то сердце мальчика сковала невыносимая тоска, ему захотелось положить свою голову на колени Ане и заплакать, а потом крепко-крепко обнять ее и рассказать на ухо все тайны, которые он знал: про Кузю, про клоунов-душегубов и о том, какой сейчас на самом деле год. Но он не мог позволить себе такой роскоши и, чтобы хоть как-то выплеснуть наружу свои эмоции, со всей силы ударил кулаком по гранитному парапету. Плита дрогнула, и по ней побежали трещинки.

– Чего это ты?! – испугалась девочка.

– Да сложно все так, передать не могу! – в сердцах воскликнул Санька и поднялся на ноги. – Нам пора.

Аня как-то по-особенному взглянула на него, и мальчику показалось, что ее взгляд проник до самого дна его растерянной души.

– Поклянись, что никому не скажешь! – попросила она.

– Ты о чем? – не понял Санька.

– Клянись! – повторила девочка.

– Честное пионерское! – поклялся он, но добавил: – Зря ты так, ведь ты меня знаешь – я если сказал, то сказал. До смерти.