Владимир Хлумов - Прелесть [повесть о Новом человеке]

Потом он вспомнил про Андрея и тихо матернулся на себя за черствость души. В травмпункте уже все закончилось. Легкое внутреннее кровоизлияние, проступившее огромным фиолетовым пятном на задней части бедра, вот и все последствия. Правда, когда Воропаев поинтересовался самочувствием, Андрей ответил:

— Самочувствие в норме, полет проходит по программе, — отчитался Андрей и мотнув головой добавил, — Правда в голове шип какой-то. Ну да это мелочи.

— Шип?

— Типа. Шипение свистящее, так дисковод шумит.

— И давно? — Воропаев сделал сочувствующую рожу.

— Давно, всегда.

Молодой человек опять улыбнулся, но уже как-то невесело.

— У меня тоже шумит, только я уже привык, живу долго, понимаешь.

Раньше удивлялся, а теперь совсем прикипело. Давление, наверное, в ушах. — Воропаев помолчал. — Ты куда по Ленинскому шел?

— В университет.

— В университет строго наоборот, милый.

— Да почему же?

— По топографии местности.

— Но как же я бы попал в больницу, если бы я шел наоборот?

— Ты бы в морг попал, если бы шел в обратную сторону, а я тебя спас.

— Вот именно.

— Что именно!?

— Теперь я в больнице и сейчас пойду в университет, то есть туда, куда и шел.

Воропаев внимательно посмотрел на студента. Андрей смотрел внимательно на Воропаева. Оба подумали про очки.

— Знаешь, Андрей Алексеевич, я виноват перед тобой, давай я тебя довезу? Вот только мне с одной барышней поговорить надо. Подожди здесь. Андрей неопределенно мотнул головой.

Вначале Воропаеву показалось, что манекенщица — точная персонализированная форма его вечного чувства вины перед дочерью. Та все время доставала папу желанием иметь куклу Барби, а он все просил подождать до очередной зарплаты.

Воропаев приготовился слушать болтовню про бутики, версачи и шейпинги, но услышал нечто странное.

— Господи, зачем я такая дура, что не смогла даже умереть. Ведь он меня пытался спасти, понимаете, я, драная тварь, приползла с той попойки вся по горло в грязи, я и думала, что я продажная тварь, и мне ничего другого не положено, кроме как торговать своим телом и жить с этими ублюдками, — манекенщица откровенно плакала, смахивая слезы ладошками, — вы знаете, что значит с ними разговаривать, три извилины наехать, оттянуться и трахнуться, знаете, что является верхом остроумия, мне вчера один очень богатый человек сказал: «Ты как шестисотый мерседес — не к чему придраться». Да что там говорить, я и сама такая дрянь, что уже не надеялась на лучшее, но он дал мне надежду.

— Кто он? — осторожно влез Вениамин Семенович.

Девушка, как будто сама удивилась.

— А кто он? Я и не знаю, не знаю, скажите, зачем меня спасли, безмозглую дуру, впрочем, винить не кого — сама виновата. Надо было раньше о душе думать, я ведь забыла уже, когда в Третьяковке была, гибель Помпеи, вот и вся моя культура. Ни кандинского, ни дадаистов, жила как дура — сама не понимаю, да что там, в театр и тот перестала ходить, я ведь люблю Малый, без вины, а виновата… надо было на Виктюка ходить, разве ж я знала, что в таком деле голова понадобится?

— В каком? — Воропаев готов был уже сам спятить.

— В смертельном.

Надо было как что-то предпринимать, иначе расследование не сдвинется с мертвой точки.

— Сегодня утром на Версачи совершено покушение, — дикторским голосом изрек Воропаев. — Погиб всемирно известный модельер.

— Правда? Счастливчик, — с нескрываемой завистью отреагировала девица. — Мне нравится его стиль.

— Катерина Юрьевна, о ком вы упоминали как о спасителе? Где вы его встретили?

— Здесь, — манекенщица спустила покрывало и показала пальчиком.

— Хорошо, — перевел дух Воропаев и поправил покрывало на место, оставим вашего спасителя, поговорим об электричке. Расскажите просто по порядку.

— Что-то шуршит, — потирая виски, пожаловалась Катерина.

— Ветер шуршит в тростниках, — чуть со злости не выдал Воропаев и добавил вслух, — диктофон, девушка, пэнасоник. Милая барышня, сосредоточьтесь, пожалуйста, дело очень серьезное, погибли люди, я следователь федеральной службы безопасности, я могу найти и обезвредить убийцу.

— Тогда вам придется сделать хирургическую операцию и вынуть мое сердце, — обрадовалась манекенщица.

— Ну хорошо, просто перечислите все, что вы запомнили.

— Двое беженок из средней Азии зашли на NN, просили милостыню, пьяный купечек спал всю дорогу, пирожки бабка носила, потом проходил продавец книг… в очках. Очки какие-то странные, не модные совсем…

— Продавец в очках? Что за очки, черные?

— Я бы сказала, непрозрачные.

— Хорошо, а пирожок-то съела?

— Нет, только надкусила, я еще книгу купила, стала читать и уснула… Воропаев встрепенулся:

— Вы уснули, и появился он. А как он выглядел, может быть у него были усы или борода?

Манекенщица закрыла рыбьи глаза, пытаясь, по-видимому, что-то припомнить, и после утомительной паузы сказала с придыханием:

— Он прелесть.

Дело дрянь. С таким докладом идти к главному — курам на смех, — думал Воропаев, спеша в травмпункт. Напрасно он торопился, Андрей уже был далеко.

Андрей взял ракетницу на поляне, синий щит и прижался спиной к стене. Если бы появился рыжий Серега с четвертого курса, надо было бы переложиться на двуствольный винчестер, — все равно тот виртуозно уворачивается от ракет. Серега парень осторожный, он никогда первым не нападает, облюбует приступочек или лестницу, постреливает оттуда из ракетницы и ждет, когда Андрей побежит по поляне. Он точно знает, что Андрей не выдержит и нападет первым. Андрей никогда долго не выдерживает, бежит на шифте с двустволкой наперевес, и тут все решает кто раньше нажмет курок. Конечно, у Сереги видеокарта получше, но зато у него клавиатура разболтанная. В общем, здесь на ступеньках, как правило, выигрывает Серега. Зато на поляне все меняется, Андрей гонит лучше и стреляет прицельнее, и единственное спасение для Сереги — телепортер, но туда тоже прыгать опасно, потому что на столбах или в курятнике обязательно притаился в засаде Володька, — а тот стреляет точно и хладнокровно в затылок. Но игра сегодня не шла, и он, оставив свое искалеченное тело на лестнице, стал в сторонке, гипнотизируя телефон и ожидая его звонка. Черное эбонитовое чудовище, произведенное на свет еще в сталинские времена, угрюмо безмолвствовало. Хотя наверное помнило многое, куда более захватывающее, чем игра в DOOM.

Прошел еще час. Андрей кружил вокруг телефона, не смея остановиться ни на одной мысли. Все душевные силы отобрал его утренний эксперимент. К тому же болела нога, стулья были заняты. Вот только огромная скамья пустая. Но скамейка превратилась в старую мультяшку по рисункам Херлуфа Бидструпа. Отец его очень любил этого художника и не любил мать, и потому жил отдельной жизнью, а мама любила отца и все то, что тот любил, и у них в простом, почти деревенском, доме была большая серая книга рисунков Бидструпа. Кто теперь его помнит? А маленький Андрей часто листал эту книгу и теперь не любил скамеек, ему все казалось, что люди, сидевшие на ней до него, так там и остались, и потому для него никогда не было свободных мест.