Сергей Синякин - Книга о странных вещах [сборник]

— Ладно, Алексей, — сказал он. — Пошел я.

— Ага, — согласился бродяга. — Ты, это, дядь Миш, если надо будет — приходи в любое время. Куда мне одному столько? Ты без стеснения по утряночке подгребай, лады?

Он по-хозяйски и дружелюбно сунул Илье Самойловичу темную немытую лапу и Илья Самойлович, превозмогая брезгливость, пожал ее.

— В шестой квартал не ходи, — предупредил Леха. — Там мусорками Сява заведует, он, блин, с головой не дружит. Кидается, сволочь, драться и имени не спрашивает!

Видно было, что мрачное утреннее настроение Лехи прошло. Сизое мурло его даже мягче стало, и складки на нем как-то разгладились, да что говорить — щетина, и та вроде короче стала. Хотелось Лехе общаться, пусть даже с таким никчемным человечишкой, каким он считал сегодняшнего посетителя мусорки. А у Ильи Самойловича времени на разговоры не было, ему еще в квартал на Двинской идти надо было, пока машина из спецавтохозяйства по уборке города за контейнерами не приехала. И места в черной клеенчатой сумке было еще достаточно. А что тяжело, так народная мудрость гласит — своя ноша не тянет.

Леха то ли понял, что собеседника из Ильи Самойловича не получится, то ли разморило его встающее солнышко, но он присел с бутылкой на скамеечке, глядя вслед забавному пенсионеру, который за счастье порыться в мусорных баках чирика не пожалел, и все рылся в своей сумке в поисках нужной закуси к содержимому пузатой и кажущейся бездонной бутылки. Счастливый выдался денек, халявного спиртного пока хватало, а значит, чирик, полученный от пенсионера, можно было заначить.

На Двинской Илью Самойловича ждала удача. Ханыг у мусорных контейнеров не было — или взяли они уже свое, или милиция ночью подвалы почистила; никакого дела до того Илье Самойловичу не было, важным было то, что сумка наконец раздулась до максимально возможной полноты и впору было следить, чтобы ручки не оторвались.

Было уже ближе к полудню, когда Илья Самойлович выбрался к синагоге на улице Порт-Саида, красно раскорячившейся напротив областной библиотеки. Торопиться было некуда, маскарадно-затрапезный вид Ильи Самойловича любого бы соседа смутил, а уж среди вечных дворовых старух осуждающего шамканья было бы — не приведи господи!

Солнце пригревало.

По ветвям голубых елей сноровисто прыгали невзрачные серые воробьи, стремительно планировали вниз, шустро склевывая с асфальта невидимые глазом зернышки и крошки. «Всякая тварь место под солнцем ищет, — философски подумал Илья Самойлович. — Всякая тварь дневное пропитание добывает».

Он снял куртку и шапку и остался в свитере. Свитер был хорошим, новым и со сменой одежды Илью Самойловича словно преобразило. Он даже моложе стал и не смотрелся уже стариком, а выглядел крепким еще мужчиной пожилого возраста, подтянутым и жилистым, как отставной офицер или моряк дальнего плавания. Засунув куртку и шапку в сумку поверх собранного за утро богатства, Илья Самойлович неторопливо прогулялся до ближайшего киоска, в котором взял объемистую шаурму и зеленую жестянку «Спрайта».

Он уже приканчивал шаурму, когда к скамейке, мелко семеня, подошел невысокий худенький старичок в темной тройке, при тросточке и в белой сорочке, на которой выделялась черная бабочка.

Старичок аккуратно кушал мороженое и одновременно опирался в движении на свою тросточку. Добравшись до скамьи, он аккуратно сел на краешек и по-птичьи внимательно посмотрел на Илью Самойловича. Чем-то старичок походил на серых воробьев, снующих среди парящих лужиц на асфальте.

— Добрый день, — высоким голосом сказал старичок. — Я вам не помешаю?

— Ради бога, — сказал Илья Самойлович с некоторой растерянностью. Он словно увидел себя глазами этого аккуратного старичка, и ему стало неловко за свои потертые джинсы, недоеденную шаурму и бедность жестянки со «Спрайтом».

— Денек сегодня отменный, — традиционно начал старичок.

— Да, неплохой денек, — согласился с очевидным Илья Самойлович.

— Вы ешьте, ешьте, — заботливо сказал старичок. — Остынет ведь! А я скоро уйду. Ноги плохо ходят, отдыха требуют. А вы, наверное, приезжий?

Илья Самойлович улыбнулся.

— Это вы из-за сумки? — понял он. — Да нет, это я с дачи кое-какие вещи забрал. В зиму дело идет, оставишь — разворуют за холода.

Старичок мелко покивал, словно вместе с воробьями клевал невидимые зерна.

— Беспокойное время, — сказал он. — Простите меня, молодой человек, ради Бога, простите меня, вы, очевидно, живете неподалеку?

Нельзя сказать, что обращение «молодой человек» польстило пятидесятидвухлетнему Илье Самойловичу, но и особой обиды он не ощутил.

— Да, — усмехнулся он. — Я здесь родился.

— Я тоже родился в Волгограде, — сказал старичок. — Тогда его еще именовали Сталинградом. Тем не менее… — он слегка привстал со скамьи, — потомственный иудей Моисей Соломонович Гриц. Впрочем, сейчас все перепуталось и по паспорту я Михаил Семенович, сами знаете, разные были времена… — он выжидательно посмотрел на собеседника.

— Горышев Илья Самойлович, — представился тот.

— Самойлович? — брови старичка радостно шевельнулись. — Видимо, вы уже на пенсии?

— Второй год, — признался Илья Самойлович.

— А до выхода на пенсию чем занимались? — поинтересовался старичок. Аккуратно доев мороженое, он достал большой носовой платок, развернул его, аккуратно промокнул губы и, не менее аккуратно свернув платок, спрятал его в карман. — Извините великодушно, может, я излишне настойчив…

— Что вы, — сказал Илья Самойлович, которому вдруг захотелось выговориться. — До пенсии я на заводе «Баррикады» работал. В конструкторском бюро. Теперь завод, увы, влачит жалкое существование.

— Ох уж эта перестройка, — недовольно сказал Гриц. — Погорячился Михаил Сергеевич, родимец ему в голову! Всю страну на дыбки поднял! Какой завод был! Какой завод!

— Завод у нас был прекрасный, — согласился Илья Самойлович. — На оборонку, сами понимаете, работали.

— И как на пенсии? — тонко усмехнулся старичок.

— А как может быть на пенсии? — пожал плечами Илья Самойлович. — Что в наши дни пенсия, когда цены вверх ползут, как ртуть в термометре в июльскую жару?

— Да, — осторожно сказал Моисей Соломонович. — Нашему брату, пенсионеру, достается.

Илья Самойлович вновь ощутил желание выговориться. Когда человека что-то гнетет или тайна распирает его изнутри, всегда хочется с кем-то поделиться своими проблемами. Незнакомый человек для этого подходит как нельзя более. Облегчишь душу и расстанешься с ним навсегда. Ни у тебя, ни у него никаких проблем.

Поэтому люди порой так откровенны в поездах и в гостиницах. Хочется, как в старой болгарской сказке, крикнуть в яму, что у царя Траяна ослиные уши.