Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Слава Богу, успел я ее ухватить в последний момент.

Дрожит вся, трясет ее, из рук моих рвется и кричит:

— Зачем? Зачем вы это сделали?

Я ей:

— Успокойтесь, гражданочка! Все нормально будет, все будет хорошо…

А она рыдает, бьется у меня в руках.

— Ах, вы ничего не понимаете! Хорошо уже никогда не будет! Понимаете, что вы ничего не понимаете?

Ну что с ней дурой поделать? Она в таком состоянии, что ей только поддакивать.

— Понимаю, — говорю, — только не мог я вам позволить, гражданочка, грех на душу взять и под колеса поезда броситься.

— Ах, какой он негодяй! — говорит дамочка. — И я… Какая я подлая!

— Бывает, — говорю я ей. — А только зачем вы все это затеяли? Вы себе не представляете, как бы сейчас выглядели, не удержи я вас. Зарезало бы вас поездом, очень вы от этого некрасивый вид бы имели, это вы понимаете?

Тут она вуальку подняла, а взгляд у нее… Хорошо, что я толстошкурым родился, наповал бы она меня сразила своим взглядом. Прямо картечью лупанула. Но воображение у нее оказалось живым. Поезд к тому времени вход набрал, мимо колеса последнего вагона с грохотом проносятся, и тут до дамочки дошло, как бы она выглядела, не удержи я ее от опрометчивого поступка. Тут она глаза закатила и — хлоп в обморок!

Вот и представьте себе, я при исполнении, а у меня на руках дамочка в обмороке, а к ее мешочку, ну тому, который она отбросила, бомжара подкрадается.

Я ему говорю:

— Только слямзи, скотина, до конца дней своих будешь в аэропорту обитать!

Бомжара проникся, аэропорт никто из них не любил, пассажиров там куда меньше, да и они посолиднее железнодорожной публики будут, а кому охота хлебное место терять?

— Ошибочка, — говорит бомж, — я это исключительно для того, чтобы вы, Агафон Спиридонович, наклонами себя не утруждали. Да и руки у вас заняты.

Короче, помог он мне дамочку до пикета милиции доволочь, открыл я сумочку, а там записки какие-то, но я их читать не стал, совестно мне чужие записки читать. Солидная дама, а паспорта при себе не имела. Бывает же такое. Правда, в мешочке свидетельство о рождении оказалось, да и то, судя по датам, ее бабке принадлежало. Ну, оклемалась гражданочка малость, я ее и спрашиваю:

— Как вас зовут и где вы живете? А от себя вам одно скажу, если из-за каждой измены люди бы под поезд бросались, у нас бы страна обезлюдела.

Смотрю, у нее интерес в глазах появился.

— А вы бы жене измену простить смогли бы? — спрашивает она.

— Слава Богу, — говорю, — холостой я пока. Поэтому на вопрос ваш отвечать погожу, может, прощу, а может, самым неистовым Отеллой заделаюсь, это уж как судьба повернет. Живете вы где?

— А зовут меня Анной, — говорит гражданка и на щеках ее лихорадочный румянец играет. — Вы — городовой?

— Эх, гражданочка, — отвечаю я ей. — Городовых да приставов уже почитай полвека как нет. Затуманила вам мозги эта самая несчастная любовь, обо всем на свете забыли! Живете, еще раз спрашиваю, где?

— Нет у меня ни семьи, ни дома, — говорит дамочка, а сама на меня испытующе смотрит.

Ну, дежурство закончилось, один жил, привез я ее домой. А что делать? Не на перроне же эту дуру бросать? Чаем напоил, полстакана водки дал выпить. Самый надежный способ человека в себя привести и разговорчивым сделать…

Короче, выпила она, глаз у нее лукавым стал, смотрит она на меня со странной улыбкой, а потом вдруг спрашивает:

— А вы, Агафон Спиридонович, могли бы связать свою жизнь с падшей женщиной?

Спиридоныч махнул рукой и замолчал.

— Так ты о знакомстве с женой рассказывал? — догадался Таганцев.

— Пятнадцать лет мы с ней душа в душу живем, — с достоинством отозвался Спиридоныч. — Все мои грехи она мне прощает. Трое детворят народили. Да-а, пожили мы с моей Анютой пожили! А сколько я повозился, пока ей документы выправил? Приду в паспортный, а мне начальница тамошняя говорит:

— Это для вас она любимая женщина, для меня лично она пустое место. Где документ, свидетельствующий о том, что она именно то лицо, за которое вы ее выдаете? Да…

И милиционер глубоко задумался, глядя куда-то внутрь себя.

Таганцев не стал тревожить его задумчивость.

— Бывает… — сказал он и завозился, вставая. — Засиделся я у вас. Пойду погляжу, что в нашем купе делается.

Ничего особенного в купе не делалось, даже чай не пили, Судаков, правда, вяло ковырялся в коробочке с салатом, а Анфиса Ровная, приоткрыв рот, слушала нового обитателя купе — тридцатилетнего брюнета с легкой небритостью на щеках, одетого в синюю водолазку и слаксы.

— Вы и Бондарчука знаете? — спрашивала Анфиса.

— Федю? — брюнет хмыкнул. — Если бы, дорогая Анфисочка, знали, сколько мы с Федей выпили! Да и с папой его, Сергеем, бывало, хорошо гужевались. Я и с Кайдановским знаком… Кешу знаете? Кешу Смоктуновского? О, он мне не раз говорил, талант у тебя, Коленька, его беречь надо, не растрачивать себя по пустякам. Да… С Сокуровым в Каннах сиживали, о тенденциях в развитии нашего кинематографа до хрипоты спорили. К нам тогда еще Кустурица подошел, поздоровался и спрашивает: а кто это с тобой, Николай? Ну, я ему Сокурова представил, а Кустурица ему в лоб: вы меня режьте, господин Сокуров, но ваш «Молох» мне не понравился. Нет в нем европейского шарма, хоть вы фюрера в кустах оправляться усадили…

— А вот и Иван Федорович пришел, — радостно представила Таганцева Анфиса Ровная. — Где это вы гуляли, Иван Федорович?

— У знакомых посидели, — нехотя сказал Таганцев.

Новый попутчик оказался сценаристом. Недавно он закончил сценарий и теперь вез его для ознакомления в Омскую киностудию, которая, оправившись после восьмого дефолта, вновь приступила к созданию художественных полотен.

— Киевлянам повез, — сказал сценарист, — там мне откровенно сказали, что не осилят. Бортко обещал подумать, только ведь в Москве сейчас снобы сидят, эстеты занюханные, им если в фильме меньше десяти убийств, даже и не показывай…

— А о чем ваш сценарий? — вежливо поинтересовался Таганцев.

Не то что ему интересно было, но вежливость требовала поддержания разговора, только одного Иван Федорович не учел — сценарий у Триглавского-Суюнбекова, как была фамилия сценариста, оказался при себе.

— Если желание есть, — сказал Триглавский-Суюнбеков небрежно, — можете ознакомиться с синопсисом. Не скажу что гениальная вещь, но сделана добротно, не без иронии и с этаким философским подтекстом.

Синопис и в самом деле оказался безумно занятным.

Начало сценария чего-то экстраординарного не содержало. Обычная мыльная опера, рассчитанная занять народ на неделю. Содержание сценария кратким образом выглядело так: