Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Вассертрум, как человек образованный, занял подобающее место среди еврейского анклава в Лукоморске, более того, его сын за высокую набожность, знание святых текстов и священных книг стал лукоморским раввином, взяв себе имя Гассиль бен Акиб. Некстати случившаяся революция ничуть не повлияла на положение бен Акиба, понятно ведь, что умные слова и мысли человеку в голову вкладывает Господь, а этих умных мыслей у равви было столько, что складывалось впечатление, что его голова ближе всех к Богу, потому он и не обходит милостью своей лукоморского мудреца.

Кроме старинных бумаг, в папке оказалась кем-то переписанная на русский язык инструкция по замесу глины, необходимой для изготовления Голема. В списке были указаны бокситовые глины и точно расписано количество драгоценных металлов и камней, которые надлежало растолочь и в виде порошка добавить в замешиваемую глину. Судя по списку, приложенному к инструкции, удовольствие стать владельцем глиняного великана обходилось довольно дорого. Указано было также, что после боевого применения Голема в августе девятнадцатого года создатель его, убоявшись мощи и могущества созданного существа, отвел Голема в подвалы синагоги, где собственноручно стер запись со лба, а свиток с заклинанием надежно спрятал. Конечно же свиток этот благополучно затерялся, так как через три месяца после боевого применения Голема его создатель заболел брюшным тифом и умер, так и не открыв никому своей тайны.

Собственно, уже этого материала было достаточно для возвращения в Москву.

Механизм разрушен, создателей нет, краткое описание добыто. Чего еще надо для успешного выполнения задания? И в глубине души Кторов порадовался, что все так удачно складывается. Представить себе этих Големов, идущих цепью на английские или французские танки, — и то на душе делалось нехорошо. Неуязвимые, практически бессмертные и к тому же своенравные — сумасшествие пражского механизма доказывало это со всей наглядностью. Страшно было подумать, что могли натворить такие чудища, взбесись они, скажем, в столичных городах. Нет, пускай уж красные бойцы по старинке шашками машутся!

Он долго сидел над бумагами, разбирая каракули сделавших записи людей.

Потом представил себе Троцкого, произносящего пламенную революционную речь перед строем Големов, и засмеялся от безумия этой фантасмагории. Зеленая сахарная бумага ему пригодилась еще раз: Кторов добросовестно копировал содержащиеся в папке материалы. Работа была трудоемкой и. честно говоря, совершенно ненужной — без заклинания в глиняного монстра невозможно вздохнуть жизнь, а заклинание, если верить источникам, было утрачено навсегда. Гадай, куда этот самый бен Аким спрятал маленькую бумажку, которая большинству людей показалась бы совершенно ненужной из-за бессмыслицы написанных на ней слов. И все-таки он выполнил эту работу: если однажды изобретение было сделано, то можно с уверенностью считать, что однажды оно будет повторено. Смущало одно: заклинание, оживляющее монстра, исчезло. Несомненно, взято оно было из одной из священных еврейских книг, которые написаны только согласными буквами. Каждый должен для самого себя подыскать к ним тайные гласные, которые открывают только ему одному понятный смысл. Сделано это было для того, чтобы живое слово не обратилось в мертвую догму. Однако на поиски тайного слова, как на поиски имени божества, можно потратить вечность. Поэтому Кторов полагал, что не изменит положения в мире, если доложит найденные материалы Бокию и Дзержинскому. Даже если чудо и существовало, теперь оно было абсолютно инертным к интересам любых представителей человечества по причине своей затерянности. Потерянное знание безлико, оно не имеет сторон, обращенных к добру и злу.

Можно было уезжать.

Кторов лег спать довольно поздно. Над землей уже бродила теплая южная ночь, в саду настырно попискивали летучие мыши, и двурогий месяц с любопытством разглядывал город, словно пытался понять живущих в нем людей. Где-то слышались тихие далекие голоса, кто-то в голос рыдал, и Кторов не сразу понял, почему плачет женщина, но потом он вдруг вспомнил о погибших накануне бойцах ЧОНа, которых должны были хоронить на следующий день. Гражданская война приучила людей к чужой смерти, поэтому Кторов быстро забыл о людях, погибших у духана на развилке дорог. Сейчас он пытался упрекнуть себя в черствости и бессердечии, но напрасно, сон пересиливал все, даже угрызения совести.

Он уже почти засыпал, когда еще продолжающий работать в дневном режиме мозг вдруг выдал мысль, которая заставила сесть на постели: «Почему лже-чекисты — попутчики, которых ловили на площади местные чекисты, везли с собой драгоценности? Не предназначались ли они для изготовления глины, из которой можно сделать Голема?»

И эта мысль вновь породила бессонницу. Кторов ходил по комнате и сам себе казался смешным. Увидев свое отражение в зеркале на простенке, едва не захохотал в полный голос. Взявшись за зеркало обеими руками, он долго разглядывал отражающееся в нем при свете керосиновой лампы темное угрюмое лицо.

Из-за зеркала посыпались зеленые листки.

Кторов подобрал их. Листки были исписаны мелким трудно разборчивым почерком, он сел у лампы, вглядываясь в каракули, с трудом продираясь через чужую грамотность, и не сразу сообразил, что перед ним. А когда сообразил, негромко засмеялся.

Перед ним были воспоминания Баюна Полосатовича. Кот был тщеславным существом, он полагал, что происходящее с ним представляет интерес для любого существа, владеющего пером и обученного грамоте.

— Саша! — представился он.

Этот живой мальчуган с развитым воображением и способностью везде успевать, смуглый до некоторой черномазости, курчавый, засыпающий меня вопросами, не мог мне не понравиться.

— Баюн! — кричал он по утрам, и я, счастливый и гордый тем, что он избрал меня в свои наперсники, слетал с дуба, чтобы предаться упоительным путешествиям по городу, полных сообщениями о невероятных вещах, которые живое воображение Саши доводило до окончательно сказочного.

Мы вместе подглядывали за русалками, а потом задорный и полный научного склада ума мальчишка обстоятельно, с рисунками на влажном песке, доказывал мне, что иная анатомия не дает возможности русалке быть в полной мере женщиной, и вопрошал меня, мечут ли русалки икру для продолжения рода своего, и если мечут, то какова она на вид и сильно ли отличается от осетровой.

Да, это в полной мере были счастливые дни. Я показывал ему место, где выходят на берег морские бесы, чтобы устроить на пари соревнования на быстроту своих задних лап. Помнится, он постоянно донимал меня вопросом: кто бегает быстрее — морские бесы или зайцы? Признаюсь, меня самого одолевали сомнения.