Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Однажды мы забрались в ступу Яги Кузьминишны, а та вдруг начала сама собой двигаться, и мы в великом страхе бежали с чужого подворья, чтобы, засев в зарослях черной смородины, полакомиться недозрелыми кисловатыми ягодами.

Грот превращался у него в череп великана, павшего в битве с гномами, темный дым из трубы напоминал ему бороду бродяги Черноморченко, просящего милостыню у православной церкви, и мы наперегонки спешили на площадь, где хитроумный Александр забавлялся тем, что привязывал бороду бродяги к самым неподходящим предметам, а потом вдруг будил Черноморченко, и мы с Александром умирали со смеху, глядя на испуг и волнения бродяги.

Клянусь хвостом и усами, это было незабываемое время!

Он рассказывал мне о своих первых влюбленностях, и это было так наивно и так свежо, что я восторженно обнимал его обеими лапами, прижимал к груди и клялся в верности, как было принято у них в лицее.

Более всего Александр любил наблюдать, как после окончания тренировки выходят на берег пловцы из спортивного товарищества «Пловцы Лукоморья». Они казались ему мужественными и прекрасными, в то время как я едва сдерживался от смеха, разглядывая купальные костюмы этих пловцов, открывавших лишь руки и ноги и внешним видом оттого напоминающих оборванную в нужных местах шкуру.

Потихоньку я начал учить его стихосложению. Александр проявил в этом деле изрядную талантливость, вскоре он уже научился обходиться без моих въедливых и критических замечаний, находя их излишними и тормозящими его творческий рост. Однако и я старался держать себя придирчивым ментором. Но не погрешу против истины, если скажу, что уже тогда начинал писать он довольно изрядно, до сих пор в моей памяти сохранились его строки, посвященные мне, как товарищу по детским играм и наперснику в житейских делах:

Именно этого не хватало Антону Кторову для того, чтобы рассмеяться и обрести душевное равновесие. Его отпустило. Антон сунул листки за зеркало, стараясь оставить их в том же положении, что и обнаружил, а уже через пять минут спокойно и безмятежно спал, оставив все заботы и волнения наступающему дню.

Александр Кумок проснулся ранним утром.

Открывать глаза не хотелось. На ощупь он попытался определить, лежит ли он в постели или уснул совсем в ином месте. Выходило черт знает что! Хотелось рассолу. По богатому своему опыту Кумок хорошо знал, как благотворно и живительно действует на перепившего человека холодный рассол с плавающими в нем вишневыми листьями, крупными зернами укропа и зубчиками чеснока. Он так отчетливо представил себе литровую кружку с рассолом, что облизал шершавые со сна губы и с усилием открыл глаза. Слава Богу, он лежал в спальне. Пусть и не постели, где похрапывала любовница, выставив из-под простыни белое колено.

Он вышел в зал.

На столе виднелись остатки вечернего пиршества. Рассола там не было, но на худой конец сгодились и полстакана ядреного самогона, который на мгновение обжег глотку и желудок, но быстро сделал ясными мозги.

«Пора с этим завязывать, — в который раз подумал Кумок. — Хватит пить, пора и о жизни подумать!» Не думаю, что в этих размышлениях есть что-то новое. Каждый, перебрав накануне, утром клянется себе, что это было в последний раз. Он нашел в тарелке нетронутый кусок жареной курицы, жадно грызнул.

Вдруг вспомнился вчерашний разговор.

— Нет, ты прикинь, — убеждал его Леня Медник. — На два лимона марок всяких цацек. Гульнуть можно хоть в Монте-Карло, хоть в Шанхае. С такими бабками нигде не пропадешь.

— Чего ж вы сразу когти не подорвали? — подозрительно спросил Кумок. — Гуляли бы сейчас в Монте-Карло.

— Жадность погубила, — развел руками Леня. — И страх. Сказали, что за нами со стороны человечек наблюдать будет, не даст добру пропасть, если что. Ну, мы решили, раз тут такие секреты, то неплохо бы и на них поживиться. А что? Ксивы у нас железные, с настоящими подписями, нам их в Берлине вручали, сказали, что у настоящих чекистов их взяли. А раз так, то и бояться не надо. Приедем в Лукоморск, вычислим соглядатая, хлопнем его по-тихому. Потом сойдемся с этим мужиком, про которого нам сказали, вручим ему все, получим секреты, а потом потихонечку шило ему в сердца, цацки назад заберем и ходу. Тут ведь до Турции недалеко, а нам наводку дали на местного контрабандиста Папу Папандопуло. Говорят, что лучше его не было, нет и не будет.

— Может, и не было, — пробурчал Кумок. — И может, никогда уже не будет. Схлестнулись наши дорожки.

Чернявый озадаченно глянул на него, но тут же сообразил:

— Так ты его в штаб Духонина отправил? Ну, это, конечно, твое дело, Сашок, но фелюгу ведь всегда раздобыть можно. Нехитрое это дело — под парусом пройтись. Но тут, понимаешь, закавыка получилась. Ждали нас на вокзале. Какая-то сука стуканула. Ну, пальба, конечно, пришлось ноги делать, и этот фраер ушастый, — чернявый кивнул на своего товарища, — портфельчик-то и обронил. Сами, слава Богу, ушли, а вот к человечку теперь не с чем идти. Тю-тю, все у чекистов осталось.

— И что ты предлагаешь? — Кумок прицелился и бросил обглоданную кость в поганое ведро. — Не пойду же я Чека на приступ брать? И время не то, и сил у меня таких нет. Положат всех.

Леня Медник приуныл.

— А все ты, — сказал он. — Ах, Сережа, Сережа!

Африка безразлично пожал плечами.

— Бывает, — спокойно сказал он.

— А что за секрет? — Кумок показал пальцами, чтобы наполнили стаканы.

— Вроде здесь хмырь один обитает, — сказал Леня Медник. — Сделал механизму, вроде на человека похожа, но силищи невероятной. И не берут ее ни пуля, ни снаряд. Если из таких хмырей, скажем, армию создать, то армия эта непобедимой будет. А у немцев, сам знаешь, голова болит, как они войну проиграли. Ну, наверное, таким образом реванш взять хотят.