Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Не могу быть уверенным в этом. Надежда лишь в одном — в том, что однажды вы поймете, что такое страдание. Страдание — это побуждение к деятельности. Хотелось бы — созидательной. Вот вы разрушили кесаревские дворцы. А зачем? В них прекрасно бы жилось победившим. На орловском конезаводе крестьяне выкалывали глаза арабским скакунам. Только за то, что они были господские. Зачем вы сожгли библиотеку родителей Блока? Разве победившему пролетариату не нужны знания?

— Это все пена, — сказал Кторов, с раздражением ощущая правоту собеседника. — Пена на вареве. Кушанье будет готово, а от пены не останется следа.

— Она так и останется в вареве, — сказал немец. — Она останется в вареве, если вовремя ее не удалить. Вы не задумывались, что произошло с Французской революцией? Ведь лозунги были прекрасными. А кончилось все гильотинами. Революция пожрала своих детей. А все потому, что пена — грязная, вонючая пена — осталась в вареве. Она его и испортила. Все повторяется. Теперь это случится у вас.

— Уж мы-то найдем способ избавиться от пены! — возразил Антон.

— Да, — кивнул его собеседник. — Повар всегда найдется. Всегда находятся люди, которые хотят готовить по своему вкусу и разумению. Я только боюсь, что этот повар будет готовить исключительно острые блюда. Многие ими будут просто давиться. Боюсь, вас ждут нелегкие времена.

— Не пугайте, не пугайте, — сказал Кторов, вставая. — Самое страшное — гражданскую войну и интервенцию — мы уже пережили.

— Самое страшное у вас еще впереди, — сказал Эммануил, продолжая сидеть рядом с раскрытым футляром, в котором блестела лаком молчащая скрипка.

— Надо же, — едко сказал Антон, — провидец. Может, вы скажете, господин пророк, чем у нас закончатся ближайшие дни?

— Как обычно, — без улыбки сказал Эммануил. — Все закончится выстрелами и смертями.

— Посмотрим, — Кторов разглядывал собеседника. В чем-то тот был прав, да что там говорить, он был прав во всем, но Антону не хотелось соглашаться со страшной правдой. Человек чем-то похож на страуса, — сталкиваясь со страшным, он старается спрятаться от него и не видеть очевидного. — Мы еще поговорим.

— Нет, — сказал Эммануил. — Не поговорите.

Кого я всегда не любил, так это зеленых. Пьяные, ретивые, они врываются в городок и сразу предаются своим излюбленным занятиям — грабежу и насилию. Это у них в крови, чувство безнаказанности толкает их на поступки, которых они никогда бы не сделали, будучи одинокими, такое можно творить только в стае. Крыса никогда не выйдет против кота одна, но если у нее за спиною есть поддержка, она держится на редкость нагло и может позволить себе даже дерзнуть состязаться с котом, правда, если ты достаточно хладнокровен и обладаешь мужеством, в этом поединке ты всегда одержишь победу. Но глупо пытаться бороться со стаей, она беспощадна и победит тебя, даже если придется перебираться через гору оставленных тобой трупов. Иногда я жалею, что наше племя состоит из ярых индивидуалистов. Совместными действиями можно дать отпор любой банде крыс, но боюсь, что это уже не мои мысли, а заражен я навсегда большевистским коллективизмом, который не дает мне судить о вещах здраво.

Атаман Кумок входил в Лукоморск несколько раз. В первый раз все кончилось, как это обычно бывает: со стрельбой и дикими криками ворвались в город, пограбили жидов (к моей большой радости, грустная сия чаша не минула и моего главного врага, который стрелял в меня из дробовика за невинную попытку проникнуть в курятник, чтобы поболтать с курами и предостеречь их от вездесущих крыс), а потом они начали гужеваться и оттягиваться. Не скажу, чтобы все это выглядело законно и прилично, но войны без горя не бывает.

Бандит, по моему разумению, хуже бешеной собаки. Он грабит всех, и в первую очередь грабит себя. Теряя человеческие чувства и качества, он опускается до бродячей собаки, которая кусает окружающих исключительно вследствие своей ненависти ко всему миру. Глядя на некоторых из окружения Кумка, я мог только развести лапами и поставить единственно возможный диагноз болезни, которая им завладела, — бешенство.

Сам Кумок даже внешней откормленностью напоминал крысу, узкая щепотка усиков, похожих раздвоенностью на букву «н», только подчеркивали это случайное сходство, когда он неторопливо шел по улице, то казалось, за ним волочится длинный хвост. Иногда я с чердака смотрел на его выступления перед бандой: атаман, к общему восхищению, говорил горячо, невнятно и яростно, и когда раздавались аплодисменты, казалось, что вокруг него щетинится оскалами толпа торжествующих крыс.

Под властью этой банды мы прожили около месяца, и пусть я лично не испытал особых тягот, — жители Лукоморска бедствовали. Они даже отказались от ежедневного парада водолазов, на улицах смолк смех, и в обществе воцарилась настороженность. Даже тот отрадный факт, что в городе не стало бродячих собак, расстрелянных бандитами за изредка имевшее место стихийное сопротивление, никак не мог перечеркнуть содеянные ими злодеяния. Поэтому новый отряд красных, который вышиб банду из города, встречали цветами и пением «Интернационала». А отдельные обыватели даже повесили у ворот своих домов красные флаги.

Последняя попытка атамана завладеть городом в период междувластия получила сокрушительный отпор, организатором сопротивления стал местный равви, использовавший для борьбы с бандитами столь могущественные силы, что о них страшно говорить открыто даже сегодня. Голем — жуткое порождение еврейских алхимиков, существо, лишенное разума, но способное к логическим действиям, защитило город от банды, а чуть позже и от отряда германских гренадеров, вознамерившихся получить в Лукоморске спасительный отдых от наскоков многочисленных врагов.

Я слышал о его мощи, хотя сам не видел, как все это происходило. Поэтому я резонно полагал, что такое страшное орудие никак не должно находиться в городе. Люди и без того преуспели в изготовлении орудий уничтожения. Фантазия их не знает пределов. Там, где всякий честный кот (и как это не прискорбно, но заслуживает быть отмеченным, всякий пес! Sic) надеется на свои когти и клыки, человек придумал столько предметов, облегчающих ему возможность разделаться с себе подобным, что становится страшно за грядущий прогресс и начинаешь сомневаться в цивилизованности этих существ. Воистину, штаны и фрак не могут считаться первыми признаками разумности Homo Sapiens!

Порою, сама постановка этого вопроса является возмутительной для любого действительно разумного и цивилизованного существа.

— Оружия не бери, — сказал Гнатюк. — Там оно не поможет.