Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Зер гут, — счастливо смеясь, отвечал Ангел Смерти и примерялся выстучать новую буковку. — Яволь, Гервасий Бонифатьевич!

Сам он был существом незлобивым и в силу своей дебильности воспринимал расстрелы интересной игрой, в который каждый играл точно отведенную ему роль — Ангел Смерти стрелял, остальные притворялись мертвыми. Выстрелив, он терял к упавшей игрушке всяческий интерес. А стрелял он наверняка и потому без промахов.

— Смотри, — снова сказал Добужанский. — Слишком хитро ты все придумал, я бы проще поступил — Митьку и трактирщика к стенке, а банду встретил бы на въезде и порезал из пулеметов.

— Пулеметы и у них есть, — сказал Гнатюк. — И хорошие пулеметчики. А откуда они на город пойдут, Гервасий Бонифатьевич, какими силами? Вам это известно?

— Все ты, Павел, усложняешь, — вздохнул начальник. — У них тоже Ленинов и министерских голов в банде нет. Полезут по старинке — от Разбойной слободы. Сначала разведка на тачанках, а потом и сам атаман с основными силами. Мы б тачанки пропустили, пусть их засада в тылу встретит, а атамана зажали бы. Нет, ты маракуешь, маракуешь… Прямо Наполеон, задумавший Кутузова разгромить.

— А если они с трех сторон полезут? — угрюмо спросил Гнатюк. — Тогда мы свои два пулемета как поставим? А засада в городе с тачанками справится? А если они группу выделят для захвата здания ВЧК? Ведь сколько людей поляжет, если они с нашими документами ознакомятся!

Начальник недовольно сморщился, посмотрел на Кторова, ища поддержки у столичного гостя, не дождался ее и недовольно сказал, забавно надув губы, отчего усики его собрались в единую черную щепоть:

— Я ж говорю — чистый Наполеон. Только моя думка проста: контриков перевоспитывать бесполезно, их в штаб к Духонину отправлять следует, тогда они быстрее умнеют.

Он ушел.

Гнатюк прислушался к удаляющемуся стуку сапог начальника, уныло пробормотал:

— Вот так и живем. Голимый пузырь, но — начальник! Весь город поборами обложил, а пикнуть никто не смеет. И вокруг него таких же сучков кучка собралась, за Гервасия горло дерут. А как же — рука руку моет!

— Не подарок, — согласился Антон, — но начальников не выбирают, их тебе дают. Ты не волнуйся, такие долго не держатся и, как правило, они плохо кончают.

Сказал и вспомнил мемуары Баюна. Быть может, Махно и в самом деле был в чем-то прав. Басням о предательстве Антон не верил, махновцы с белыми дрались крепко, а разногласия с красными возникли скорее по глупости отцов-командиров, которые вместо организации боевых совместных действий вздумали обсуждать идейные разногласия с анархистами, допустившими крестьянские съезды на контролируемой ими территории. А в результате оттолкнули от себя потенциальных союзников и толкнули Махно на активные действия против красных конников.

Додумать мысль, Гнатюк ему не дал.

— Ладно, — сказал он. — Ты бы отдохнул, товарищ Кторов, нам еще вечером силы понадобятся. Этот упрямый, но гномам из катакомб он и в подметки не годится. А я, пожалуй, схожу, посмотрю, все ли правильно наш меломан из трактира сделал.

— Чего уж там отдыхать, — проворчал Антон. — Пошли вместе.

— Все, как вы сказали, — трактирщик смотрел в пол. — Все, как вы сказали, господин чекист. — Глупыш, — улыбнулся Павел Гнатюк. — Ну чего ты так расстраиваешься, Сунжиков? Это же и для твоей пользы.

— Знаете, — сказал трактирщик, — ужасно надоело быть марионеткой. Каждый пытается нащупать твое слабое место, а когда нащупывает его, считает, что взял тебя за глотку и может приказывать тебе сделать все что угодно. Понимаете, господин чекист, это слишком унизительно для человека. Я так больше не могу. Никто и никогда больше не будет приказывать мне. Никто и никогда. Мне надоело дергаться на веревочках.

— Да ну? — ухмыльнулся Гнатюк. — И ты придумал, как с этим справиться?

Кторов понял.

— Зачем? — сказал он. — Зачем, Сунжиков?

— Чтобы быть свободным, — криво усмехнулся он. — Поверьте, это оказалось не так больно.

— Вы о чем? — непонимающе вклинился в разговор чекист.

— Он побил все свои пластинки, — объяснил Антон.

— Не может быть! — Гнатюк ринулся в зал.

Зал был усеян черными осколками самых разнообразных форм. Около стойки чернела целая груда осколков. У виктролы оказалась сорванной крышка. Здесь действовал человек в бессильной и безрассудной ярости.

— А чего ее жалеть, — объяснил Сунжиков. — Для кого?

Глаза у него были сухие и спокойные, как у человека, твердо уверенного в том, что через несколько минут он умрет. В груде мусора лежали дивные музыканты и композиторы, успокоились Собинов и Шаляпин, заломив руки, в нелепом балахоне черного Пьеро лежал Вертинский, изящно выставив обнаженное колено, застыла Иза Кремер, подведенными несчастными глазками удивленно разглядывала вошедших Ляля Черная, в купеческой поддевке и алой рубахе смотрел в небеса Лещенко, и десятки других исполнителей, ставшие вдруг безголосыми, смотрели на трактирщика со страхом и состраданием.

— Дурак, — искренне сказал Кторов.

— Так что же, — ответствовал тот. — Зато теперь у меня нет слабости. Я свободен!

— Самому умирать еще страшнее, — угрюмо сказал Гнатюк.

— Вы знаете, нет, — трактирщик посветлел лицом. — Умирать самому значительно легче. Смерть — это черта, о которой страшно думать и которую совсем не страшно преступить. Куда тяжелее расстаться с тем, что составляло мою жизнь. Я — коллекционер. Господа чекисты, вам этого не понять. Но вы не волнуйтесь, ваше поручение я выполнил в точности. Знаете, те, против кого выступаете вы, еще страшнее — в вас есть организующее начало, которое способно остановить безумие в один прекрасный день, а они — стихия, которая может остановиться только сама, но сначала она зальет кровью все, до чего сумеет дотянуться. Бандиты и революционеры — две стороны одной медали, но меня успокаивает, что первые вооружены идеей, а это значит, что однажды им надоест резать и они придут к мысли, что мир живет созиданием. «Мир — хижинам, война — дворцам!» — лозунг хлесткий, не спорю, но к чему рушить дворцы, если они уже принадлежат тем, кто пока еще живет в хижинах?

— Арестовать его, и все дела, — сказал Гнатюк. — Испортит ведь всю кашу, что мы заварили!

— Не надо, — возразил Кторов. — Я ему верю.

— Вы умный человек, — вздохнул трактирщик. — Только пока не можете разобраться в истинных и мнимых идеалах. Хотите музыку? Специально для вас. Одну я все-таки оставил. Для души.

И поставил пластинку. Зашипела игла, и трактир заполнили звуки рояля. Мелодия была красивой, ее следовало слушать не здесь, ее следовало слушать ночью у моря, под шум набегающих волн, под звездами, возраст которых исчислялся миллионами лет, она поднималась и замирала, она умирала и вновь рождалась из бороздок, выдавленных машиной, мелодия была похожа на полет ночной бабочки, порхающей в черной пустоте.