Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Дай-ка я и эту грохну! — шевельнулся Гнатюк. — Чего она одна осталась? Чистое сиротство!

— Тише, мой друг, — негромко сказал Кторов. — Это же «Аппассионата»! Любимая соната нашего Ильича!

Человеческий род можно условно разделить на две весьма и весьма неравных части. Одни, коих можно условно назвать пасионариями, обладают активной жизненной позицией и являются тем моторчиком, которым движется жизнь. Вторые — подавляющее большинство — напоминают обитателей болота, заросшего ряской, они живут, признавая основополагающими жизненными принципами довольство, сытость и безопасность. Те, кто правит людьми, должны обязательно учитывать эти естественные для любого существа желания. В самом деле, что может быть лучше сна на хозяйской постели после обязательного приема стакана сливок и употребления внутрь пары-другой куриных окорочков? Какие дивные сны видятся после этого! Но те, кто у власти, весьма редко интересуются мнением большинства. И тогда в дело вступают пасионарии. Если пасионарии улавливают желания основной массы и увязывают их со своим учением, в человеческом обществе случаются катаклизмы и потрясения. Что произошло, почему империя была поставлена на дыбы? А ведь все просто. Население ее хотело именно довольства, сытости и безопасности. Но правящие ими круги не могли дать людям этого.

Они затеяли войну, принесшую сотни тысяч смертей и угрожающую сытости, о каком довольстве может в таком случае идти речь? Любой кот поменяет дом, где его не кормят и таскают за хвост, на дом, где, если и не кормят, но обязательно обещают накормить, и ни в коем случае не тянут за хвост.

И вот что интересно: пасионарии немедленно берутся за изменения в обществе, а поскольку каждый из них полагает, что знает о народных чаяниях больше и лучше других, то линию свою считает единственно верной, а коли так, то готов за утверждение этой линии пролить кровь всех, кто последует за ним.

Лично мне революция представляется двуликим Янусом в виде любезной хозяйки, которая зазывает тебя аппетитным и мягким кусочком постной свинины, и угрюмого мужика, что стоит за ее спиной с удавкой и разделочным ножом. Стоит тебе польстится на свинину, как безжалостная петля удавки смыкается на твоем горле, и тебя заживо начинают свежевать, объясняя, что делается это во благо всего кошачьего сообщества и даже — бери больше! — во благо всего общества в его мировом масштабе. И значит, ты должен потерпеть. Но какое мне дело до живущих в Африке слонов или большеглазых лемуров Мадагаскара? Да и до котов, живущих в соседнем доме, а тем более в другом городе?

Я за эволюционный путь развития, но оставляю за собой право сменить хозяйку, если она не заботится обо мне надлежащим образом. И тем самым я становлюсь на революционный путь, ведь ясно как день, что ни одна хозяйка не покинет добровольно своей хаты, а значит, у меня остается две дороги: уйти из дома и жить в эмиграции и, следовательно, в нищете или изгнать хозяйку насильственно. Этот второй путь чреват серьезными неприятностями, ибо за спиной хозяйки стоит ее муж, которого следует отнести к аппарату подавления — ведь он в любое время может сунуть тебя в мешок и утопить в заливе, поэтому на успех можно надеяться только в том случае, если ты заручишься его поддержкой.

Готов ли я при необходимости повести в смертельный бой кошачье воинство? На этот вопрос я честно должен дать отрицательный ответ: меня интересую только я сам, до всех остальных котов мне просто нет дела. Я даже испытаю некоторое удовольствие от их исчезновения: по крайней мере, мне не придется отчаянно драться за каждую понравившуюся кошечку.

В сумраках грот действительно казался похожим на огромный человеческий череп. Особенно устрашающе выглядели кривые зубы валунов. В проеме, обозначающем отсутствующую переносицу, светились непонятные огоньки.

Второй день Кторова не оставляла мысль, что в своих исканиях он что-то упустил из виду, прошел мимо важного обстоятельства, совсем не заметив его. Казалось, что где-то в стороне осталась разгадка важной тайны, но Антон никак не мог сообразить, что его так смущает. Днем, стоя у исполинской фигуры переправленного в подвалы ЧК Голема, он чувствовал это особенно остро. Он разглядывал лоб Голема в поисках начертанных там знаков, но лоб был чист, а тайну знаков каким-то образом хранил христианский бог. Антон выстраивал слова старосты синагоги в разнообразном порядке, иной раз доводя их до полной бессмысленности, но не мог понять их значения. Скорее всего, равви унес тайну в могилу. В этом случае христианский бог означал православную церковь. Побывав в ней, Кторов убедился в ошибочности своей версии. Ничего, что могло бы раскрыть тайну оживления чудовища, он в церкви не нашел, а пожилой поп с седой бородой и прозрачными голубыми глазами бесцветно смотрел на Антона, пожимая плечами, и было видно, что он искренне недоумевает о причине такого пристального внимания к своей персоне. С раввином из синагоги он никогда не общался, а что касается Голема, то врать не будет, слышал он о нем и даже видел однажды в богоугодном деле, но о тайнах разных знать не знает, ведать не ведает, и рад этому обстоятельству, ибо сказано у Екклезиаста: во всяком знании много таится печалей. Рад бы помочь новой власти, ибо сказано, что всякая власть — от Бога, да нечем.

И все-таки… Что-то было упущено, Антон чувствовал это, но чем разрешишь сомнения?

— Пошли, — сказал Павел Гнатюк. — Мигают вроде. Значит, так: вопросов лишних не задавать, с хозяевами ни о чем не спорить, глядеть всем на меня, как имеющего опыт общения. Внешность хозяев тоже не обсуждать, а то ведь получается, что это для нас он чистый урод, а у них проходит как писаный красавец. И оружием не махать, тут свои стрелки имеются!

После всех этих объяснений только еще тревожнее на душе стало.

А от грота и в самом деле мигали чем-то: не то фонарик электрический включали, не то факелом тлеющим размахивали.

Гномов было семеро.

Ростом невеликие, до пояса Антону не доставали, широкоплечие, отчего казались квадратными, бородатые, они, стоя у входа в пещеру, разглядывали идущих людей. Каждый был в отсвечивающей при лунном свете кольчуге, у каждого за поясом боевой топор с узорной рукоятью и льдинисто поблескивающим лезвием. Металл кольчуг и топоров совсем не походил на сталь, Кторова это заинтересовало, и он спросил о металле Гнатюка.

— Особый металл, браток, — негромко сказал тот, — мифрил называется. Ты пока помалкивай, не любят они, когда мы между собой шушукаемся.

Переговоры шли трудно. Дважды Гнатюк поворачивался, делая вид, что уходит, но его возвращали обратно, один раз гномы сделали вид, что обижены предложенной низкой ценой, но в конце концов договаривающиеся стороны на всем сошлись и даже купечески хлопнулись ладонями в знак того, что ударили по рукам.