Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Дорогой, каким тебя ветром сюда занесло? Что ты делаешь так далеко от жены и дома?

Узнав о цели визита Салауддина, лейтенант помрачнел и покачал головой.

— Не знаю, что тебе и посоветовать. Бои там были недавно. Федералы Арби Бараева ловили. Арби они не поймали, но сам понимаешь, гуся щиплют, пух и перья в разные стороны летят.

Это Салауддин понимал, даже слишком хорошо понимал.

— Автобусы у нас не ходят, — наставительно сказал лейтенант. — В попутные машины садиться не рекомендую. Сам понимаешь, тут такое дело, не знаешь, к кому сядешь. А главное — вылезешь ли обратно или на горной дороге выбросят.

— Доберусь, — сказал Баймиров, забрал назад паспорт и бережно спрятал его в карман рубашки, аккуратно застегнув пуговицу на клапане.

— Один не болтайся, — сказал лейтенант. — Иди с людьми. Здесь многие с базара возвращаются. И по городу зря не броди. В лагерь заберут.

Салауддин лейтенанта в спортивном костюме послушал, но это его не спасло. В тот же день он попал в облаву.

— Понаехало козлов! — зло сказал армейский капитан, небрежно просмотрев документы Баймирова. — К отцу он едет! В спину нас стрелять он приехал! Господи, когда вся это дерьмо кончится? Мне на эти рожи уже смотреть тошно!

Вообще-то это был довольно вольный перевод капитанских слов. Действительную его речь, в которой нецензурных слов было вдвое больше обычных, Салауддин постеснялся бы воспроизвести, несмотря на то, что жил он в селе, а там нецензурный оборот был обыденным, как бутылка водки к обеду, и использовался обычно для связки слов и придания фразе красоты и крепости.

— А этого куда? — спросил небритый и загорелый солдатик в бронежилете, перетянутый «лифчиком» с оттопыривающимися карманами. Был бы солдатик без формы, его легко бы можно было принять за местного жителя с естественно вытекающими из этого негативными последствиями.

— На фильтрацию, — сказал капитан.

И Салауддин Баймиров поехал в лагерь, где путем регулярного взбалтывания задержанных масс контрразведка и оперативники милиции выделяли и отсеивали вредные примеси, которые мешали миру воцариться в республике.

Первые дни Салауддин наблюдал и приглядывался.

О том, что произошло с ним, он старался думать без особого раздражения. Понятное дело, люди к миру стремились, с бандитами боролись. А когда рубят лес, то всегда летят щепки. Вот он, Салауддин, такой щепкой и оказался. В конце концов, голодом не морят, палками не бьют, выслушали его, записали все, проверят и отпустят.

Размещался лагерь в когда-то колхозной, а теперь независимой кошаре, которая оказалась свободной от баранов. Впрочем, свободной ли?

Баранов, по наблюдению Салауддина, и в лагере хватало, а охраняли этих баранов не сторожевые псы, а самые настоящие волки. Из числа случайных людей в лагере было несколько настоящих террористов, которые держались обособленно и ночами вели разговоры о свободной Ичкерии. Салауддин их не понимал: как это, разговаривать о свободе за колючей проволокой? За колючей проволокой о свободе полагается только мечтать.

Лагерное начальство старательно делало вид, что никаких террористов у них нет, одни заблудшие души.

Этого Салауддин тоже не понимал, пока не объяснили ему, что лагерному начальству за то и доплачивают, чтобы не делили они задержанных на агнцев и козлищ.

Зато стукачи по лагерю ходили, не скрываясь, и ко всем лезли с разговорами по душам. Нет, Салауддин и их не осуждал, каждый в жизни устраивается, как может. И делает то, что может. Бедные люди, их даже жалеть надо было — сколько лет на земле прожили, а только и научились вещам, за которые, как Салауддин еще по школе помнил, морду били с детства и дразнили такими словами, что легче было удавиться, чем продолжать доносить.

Один такой и пристроился к Салауддину.

И так он был бескорыстен и ласков, так щедро делился с Салауддином колбасой, которую ему привозили родственники, что Баймирову захотелось в ответ сделать что-то приятное человеку. И он рассказал товарищу по неволе о контейнере с гранатометами «Муха», которые его двоюродный брат Шахрат однажды темной ночью привез к нему на точку. Салауддин даже нарисовал ему подробный план, где этот контейнер зарыт, и сказал, на какой он зарыт глубине.

Через неделю по косым взглядам избегающего его товарища и по уважительным взглядам оперативников Салауддин понял, что сообщение его досконально проверено. Это значило, что проблема, которая так мучила его в последние дни, благополучно решена — яма для нового отхожего места выкопана, а уж найти плотника, чтобы тот сколотил необходимый деревянный «скворечник», Эльза обязательно сумеет. И даже тот факт, что бывший товарищ перестал угощать его колбасой и давать сахар для чая, не слишком огорчал Салауддина.

Время от времени за задержанными в лагерь приезжали родственники. Глядя, как они радостно целуются и обнимают спавших на одном с ним настиле, Салауддин радовался за людей и одновременно чувствовал себя сиротой.

Вскоре ему уже стало казаться, что он будет сидеть в этом лагере вечно, и он пожалел, что барак не тюрьма. Любому понятно, что зимой будет дуть изо всех щелей, а в ненастные дни придется искать место, куда дождь не попадает.

Он даже обратился с заявлением к начальству, чтобы позволили ему бесплатно перекрыть крышу, и, разумеется, получил отказ. В чем причина, Салауддин не знал — может, у начальства необходимых стройматериалов не было под рукой, а скорее всего, не хотело начальство давать в руки потенциальному бандиту холодное оружие, даже если таковым являлся всего-навсего плотницкий топор.

В середине августа в барак зашел молодой сержант, значительно оглядел замолчавших боевиков, которые до его прихода яростно спорили о том, кто выиграет в ближайшую субботу — владикавказская «Алания» или московское «Торпедо», — и объявил:

— Баймиров! На выход! — сделав паузу, ободряюще добавил: — С вещами!

И Салауддин понял, что за ним тоже кто-то приехал.

А приехал за ним отец, который не дождался Салауддина и потому умирать пока раздумал. Ему очень хотелось поговорить с сыном перед смертью, и он бросил все свои дела, отправившись в опасный путь на стареньких «Жигулях», хотя цены на бензин в Ичкерии стояли ого-го какие, а своей пробки в общей трубе у старого Шакро не было, она ему не полагалась, как и личный кустарный мини-завод по переработке нефти, которых в любом ауле насчитывалось порой немало.

— Ну, какой он боевик? — сказал Шакро стоявшему рядом подполковнику. — Ты на его руки посмотри!

Подполковник на руки Салауддина смотреть не стал, знал, что, кроме мозолей, ничего не увидит. Он только покивал доброжелательно, взял из рук Шакро небольшой сверточек и, подкидывая его на ладони, сказал: