Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Лезь за мной, — сказал он, поворачиваясь к лестнице.

Выбравшись из ямы, он подождал, пока это сделает пленник. Мишка Романов был невысоким, тщедушным и больше напоминал подростка, чем возмужавшего парня. Такому ли служить в армии, а тем более воевать?

Салауддин покачал головой и наклонился, чтобы поднять с земли постанывающего пришельца.

— Вы кто? — спросил Романов.

— Посланец Аллаха, — грубовато сказал Салауддин. — Иди за мной.

Увидев Салауддина с ношей, пришелец, что ждал его у летающей тарелки, засуетился, побежал навстречу, тревожно заглянул в неподвижное посеревшее лицо земляка.

Салауддин занес его в открытый люк. Хозяин летающей тарелки что-то запищал на своем языке, из глубины аппарата выкатился прозрачный цилиндр на колесах, куда освобожденного пленника и положили. Цилиндр укатил по коридору.

— Спасибо! — сказал пришелец. — На каких условиях ты его освободил, Салауддин?

На каких условиях… Баймиров подумал немного.

— Там еще один, — сказал он. — Подбросить его надо. Домой. Земляк мой, недалеко от моей точки живет. Тебе ведь по пути будет?

— Мы не имеем права, — испугался пришелец. — Инструкции, Салауддин.

— Убьют его здесь, — глухо сказал Баймиров.

— Не проси, — сказал пришелец. — Ты просто не представляешь, что со мной за это сделают.

— Зачем так говоришь? — сказал Салауддин. — Ты плохо говоришь. Когда ты о свободе говорил, я тебе верил. Какая же у вас свобода? Какая, если людей вам спасать нельзя?

— Людей спасать можно, — сказал пришелец. — Разглашать свое присутствие на Земле нельзя. Он же рассказывать будет, кто его отсюда вывез.

— Что ты говоришь? — снова сказал Баймиров. — Кто ему поверит? Он же мальчик совсем. Вот мои условия, дорогой. Я вашего спас, ты нашего спасешь. Так?

Зеленокожий медленно мигал огромными глазами, и нельзя было понять, о чем он думает. Глаза у пришельца были красивые, как у барана, — темно-коричневые, влажные и немного навыкате.

— Ладно, — сказал пришелец. — Бывают же непредвиденные обстоятельства.

От слов его Салауддин немного повеселел. Даже на сердце стало легче, как это всегда бывает при виде хороших поступков других людей.

И не было никакой разницы в цвете кожи. Хороший человек в любом обличии человеком останется, даже если он с другой звезды и на Иблиса похож.

— Эй, — сказал Салауддин, высовываясь в люк. — Ходи сюда, Миша!

Недавний пленник потрясенно стоял около летающей тарелки, щупая ее гладкую поверхность руками и заглядывая в щели, из которых высверкивали разноцветные огни. Глаза у него горели, как у казаха, который впервые море увидел. Салауддин казахов на Каспии видел, они на море так вот смотрели, даже дышать переставали от восторга. Слава Аллаху, этот дышать не забывал.

— С ума сойти, — бормотал он. — Летающая тарелка! С ума сойти!

— Потом сходить будешь, — строго сказал Салауддин. — Некогда сейчас. Я тебе сказал — лезь сюда.

Пленник проворно забрался в люк. Ноздри плоского носа пришельца нервно затрепетали. Салауддин его понимал. У пришельца на его летающей тарелке все было в порядке, все разложено по своим местам, запах стоял специфический, и немного металлом отдавало, а тут к нему забрался чужой человек, и был этот человек грязен до умопомрачения и вонюч, как сто весенних облезших шакалов.

— Ох, снимут меня с патруля, — с тоской сказал пришелец. — Но ты не думай, я его довезу. Все будет в порядке.

Салауддину и самому хотелось верить, что у пришельцев все, как у хороших людей: если дал слово, то сдержит его обязательно, пусть даже во вред себе. Поэтому прощаться он не стал, и говорить Мише Романову, кто его спас, он тоже не стал — стыдно было. Он просто постоял в тени дубов, глядя, как летающая тарелка медленно отрывается от земли и, покачиваясь, начинает вращаться, а когда она исчезла в помигивающей высоте, пошел, не торопясь, к отцовскому дому.

Он не сомневался, что отец будет недоволен — отдал он одного, не двух, а Салауддин отпустил и солдатика. Но в глубине души Салауддин был уверен, что отец его поймет. Обязательно поймет, ведь сам он всю жизнь учил сыновей, что главное для человека — это быть свободным. Но если так, то свобода — прежде всего — это еще и обязательства перед другими людьми. Нельзя быть свободным самому и в то же время держать людей в ямах. В этом Салауддин был твердо убежден, за это он с легкостью мог пойти на смерть, а если потребуется, даже в тюрьму.

Неприятности, хотя их и ждешь, всегда оказываются неожиданными. Старый Шакро покрутил лысой головой, поворчал что-то невнятное себе под нос, но спорить с сыном не стал. Только сказал, глядя в сторону:

— Мальчика ты зря отпустил. Мальчик не мой был. Арби его просил подержать.

— Нельзя людей в яме держать, — сказал Салауддин. — Если человек воюет за свою свободу, как он может отказывать в свободе другим?

— Этот солдатик тоже пришел сюда не куклы детям мастерить, — сказал отец. — Арби его звал? Я его звал? Кто его звал? А он, между прочим, сам сюда на танке приехал и, между прочим, с автоматом в руках. Зачем он приехал на танке?

— Он не сам приехал, — возразил Салауддин. — Его послали. А зачем стрелять начали? Зачем старой жизнью жить стали? Русских прогнали, разве плохо было при них? Дети в школу ходили, институты в Грозном были. А теперь где школа? Нет школы, сожгли.

— Русские и сожгли, — упрямо и непримиримо сказал отец. — Выстрелили из танка и сожгли. А старых порядков ты не трогай. Этими порядками предки жили, а при гяурах что? Девки ноги голые показывать стали? Если вышла замуж, то прячь красоту для мужа, не ходи напоказ, чтобы все на тебя смотрели. Ты дочек сюда почему не привозишь? Боишься, люди увидят, что они у тебя совсем русскими стали. Время придет замуж отдавать, где ты им женихов найдешь? За гяуров отдашь?

— Кого полюбят, за того и отдам, — неуверенно сказал Салауддин, зная, что слова эти отцу не понравятся. — Ты мне скажи, тебе эта война нужна? Ты себя без нее свободным не чувствовал?

— Большие люди решили, — сказал отец, подслеповато помаргивая, и Салауддин впервые обратил внимание на то, какие у отца морщинистые и дрожащие руки. — Большие люди сказали, что свобода нужна. Кто мы такие, чтобы спорить с большими людьми? Пусть гяуры живут у себя, а мы будем жить у себя. Пусть они живут по своим законам, а мы будем жить по своим. Арби — большой человек, он знает, что надо делать.

— Богатства они хотят, а не свободы, — сказал Салауддин. — Я вчера к Шамаевым зашел. У них компьютер работает, сидят на машинке доллары печатают. Разве так можно?

— Хорошая машинка, — возбужденно сказал отец и пожевал сухие губы. — И доллары выходят хорошие, их даже на базаре в Гудермесе берут. И гяуры берут. Ее из Грозного привезли. Хорошая машинка. Мы вот потомки Шамиля по материнской линии, а такой машинки у нас нет. А они обдирщики, из века в век обдирщиками были, а машинку завели — сразу власть в ауле забирать стали. Все в дом тянут. Много уже купили. Два холодильника купили, печку электрическую. Но все равно у них никто не живет, Арби знает, чей род выше, он к обдирщикам и не заходит.