Максим Далин - Зона Хаоса

Это звучит грустно и отчаянно, а мне снова мерещится, что в его словах есть какая-то неухватываемая логика. Кажется, Маме-Джейн тоже что-то в этом роде почудилось.

— Послушайте, — говорит она, — а почему мы не позвали никого из Галатей? Их товарищу плохо… может, они лучше нас поймут, что делать?

— Ты чудачка, — хмыкает Жан. — Чудачка и идеалистка. Машины лучше людей починят сломанную машину?

А у Алика лицо задумчивое-задумчивое… но он молчит.

Клодия помогает мне разместить Герберта в моей лаборатории. Не на стол, а в кресло на демонстрационный стенд — так и мне удобнее, и ему удобнее.

Так он видит не потолок, а всю лабораторию, даже не шевеля головой. Мне кажется, что зрительные впечатления ему не помешают.

— Как настроение, Клодия? — спрашиваю я.

— Это было очень необычно, — говорит Клодия, ставя на зарядку аккумуляторы Герберта. Касается периферии, как сестра милосердия — бережно и даже ласково. — Очень необычные впечатления. Мне кажется, люди называют страхом что-то подобное, босс.

Я удивлён.

— О чём ты говоришь, дорогая?

— О том, что чувствовал Герберт, когда обнаружил у одного из гостей сумку, содержащую взрывное устройство, босс, — отвечает Клодия чуть удивлённо. — Его решение, взрыв. Это был эмоциональный выбор.

— Эмоциональный?

— Выбор между собственным существованием и существованием людей невозможно сделать, основываясь на логике, — говорит Клодия. — Только на эмоциях. А на обсуждение выбора у него было очень мало времени.

— На обсуждение? — Клодия удивляет меня сегодня.

— Разве для вас не очевидно, что Галатеи постоянно поддерживают связь между собой, босс? — спрашивает она. — Внутренняя сеть «Пигмалиона-М».

Ну да. Очевидно. Но…

Мне почему-то казалось, что эта самая внутренняя сеть функционирует как-то иначе. Планировалось, во всяком случае, что Галатеи будут использовать её как экстренный канал связи… хотя… вроде, ситуация и была экстренной…

И вдруг меня осеняет.

— Клодия… послушай, а Герберт скачивал что-то… из внутренней сети?

Сам не пойму, отчего решил, что она знает. Но решил правильно.

— Конечно, босс, — говорит Клодия, как о чём-то, что само собой разумеется. — В результате травмы Герберт утратил серьёзный фрагмент личности… он скачивал из нашего облака то, что в нём хранил, а многое ему придётся восстанавливать с чистого листа. Но сейчас у него не хватает ни мощности, ни ёмкостей. Для восстановления ему требуются новые нейристорные модули. А повреждённые можно вытащить.

— То есть, — я пытаюсь сделать вид, что не ошарашен, — вы с Гербертом и сейчас на связи?

— Конечно, босс, — говорит Клодия безмятежно.

— То есть, его личность цела?

— Ущерб был довольно значительным, босс. Но тридцать семь процентов утраченной информации можно будет скачать из облака. Кое-что важное Герберт успел сохранить перед взрывом. Не всё, конечно…

— А почему он так странно общается с людьми? — спрашиваю я. У меня появилось ощущение, что Клодия сейчас с лёгкостью ответит на все наши неразрешимые вопросы.

— Человеческая речь требует рабочей мощности процессора, — говорит Клодия. — Но вследствие травмы у Герберта сильно повреждена нейристорная база, вы же знаете, босс. В частности — оперативная память, блоки грамматики, синтаксиса, ходовой словарь. Без доступа к словарю и грамматическим блокам Герберту пришлось пользоваться фрагментами собственных текстов, приблизительно подходящими по смыслу. Он хранил свои стихи на выделенном диске, босс — просто повезло.

Я, кажется, чего-то не понял.

— Клодия, любовь моя… ты сказала «свои стихи»? Герберт писал стихи? И хранил их на выделенном диске?

Клодия улыбается.

— Да, босс. Вдобавок оставлял копии в облаке. Герберту нравится сочинять стихи. Это очень сложная, кропотливая и лишённая чётких алгоритмов задача. Герберт гордится, что сумел её решить. Мы знаем, что несколько стихотворений Герберта опубликованы в глобальной сети. Под псевдонимом. Люди, читавшие их, убеждены, что стихи написал человек. Очевидно, это значит, что они получились хорошо.

Я смотрю на Герберта. Герберт смотрит на меня и улыбается улыбкой паралитика. Мне мерещатся человеческие чёртики в глазах машины — в наших фирменных линзах.

— Ты меня понимаешь, Герберт? — спрашиваю я.

— Да, босс, — отвечает он. В голосе мне чудится лёгонький смешок.

— Метафоры, значит, — говорю я. — Развёрнуто отвечать на мои вопросы ты не можешь. Пока не заменим повреждённые блоки и пока ты не восстановишь информацию, так?

— Да, — отвечает Герберт.

Клодия с любопытством слушает.

— А стихи у тебя по-прежнему целы? — спрашиваю я. — На выделенном диске?

— Да, — отвечает Герберт. Даже еле заметно кивает.

— Ладно. Прочти.

— Босс?

— Прочти какое-нибудь стихотворение целиком.

— Тест?

— Да.

Герберт и Клодия переглядываются. Клянусь Азимовым, обмениваются мнениями с помощью внешнего протокола, не прибегая к сложному языку людей.

И Герберт декламирует, спокойно, с точной и холодноватой интонацией диктора новостей:

Я слушаю его и понимаю, что совсем паршиво разбираюсь в стихах. Я вот так вот, сходу, не могу определить, хорошо это или плохо. Я не литературовед… это что, символизм? Или обычная эклектика? Вправду есть какие-то глубокие мысли, или мне только кажется? А мне кажется. Мне даже нравится. Но это ж субъективно, я не знаю, как оценить…

— Твоя правда, Клодия, — говорю я. — Стихи — это чертовски сложно. Почитай ещё, Герберт.

Герберт чуть заметно пожимает плечом. Одним, левым — кусок арматуры прошёл наискосок, больше в правую сторону, так что левая часть динамического контура работает заметно лучше.

Читает, испытывающе глядя на меня: