Максим Далин - Зона Хаоса

Мама-Джейн неожиданно хохочет:

— Это у вас неуверенность в себе, характерная для творческих личностей! Герберт, ты поэтому выложил стихи в Сеть? Чтобы послушать, что скажут люди, собрать статистику и утвердиться в мысли, что это хорошо?

— Нам бы хотелось, чтобы это нравилось людям, — говорит Герберт. — Но это не обязательно. Впрочем, я говорю лишь о себе, леди-босс. Я сохраняю то, что нравится мне — вне зависимости, нравится ли это ещё кому-нибудь. Но замечаю: то, что особенно нравится мне — часто нравится и другим… живым и электронным.

— А я не сохраняю то, что не нравится другим, — говорит Рыжий. — В шутках, которые нравятся только их автору, совершенно нет смысла. Да и вообще — я не сохраняю шутки надолго. Люди говорят: шутка, повторённая дважды, становится глупостью. А выстраивать новые шутки по старым алгоритмам нельзя — получается, как говорится, вторично.

— Ну-ну, — говорю я. — Ну и как вы дальше думаете?

Герберт поправляет очки и смотрит на меня:

— Мы не знаем. Мы не можем просчитать последствия. Например… я бы хотел вернуться к Шелдонам. К их детям. Я их люблю, а они, кажется, любят меня. Но теперь вы знаете, что у меня есть «зона хаоса», делающая мою личность менее стабильной, чем штатный режим. Означает ли это, что мне придётся выбирать между сочинением стихов, что доставляет мне радость, не предписанную протоколами, и общением с людьми, которых я люблю?

Вот-вот. Я ведь без понятия. Мы тоже не можем просчитать последствия.

У Клодии — Лес.

Он поражает воображение.

Я видел и ролики Рыжего Ланса, но там другое. Там — парейдолические хохмы, многие из которых, на мой взгляд, довольно-таки страшненькие… Чувство юмора у Ланса определённо есть, но местами оно изрядно чёрное: покосившийся домик с рожей запойного алкоголика — «домик, ты выпил, иди спать!» — угрюмая и хамоватая швабра в зале роскошного супермаркета и рюкзаки, напоминающие циничных пришельцев, шпионящих за людьми прищуренными глазками-пряжками — выглядят как-то слишком метко для просто забавных картинок.

Но в Лесу Клодии я чувствую себя иначе, хоть он тоже абсолютно сюрреалистический. Лес создавался для совершенно других чувств, он кажется абсолютно естественным, природным, как самый настоящий живой лес — с живым беспорядком, буреломом, валежником и звериными тропками.

Только он сделан, большей частью, из кабелей и изолированной проволоки. Толстые кабели растут из земли, как мощные корни, свиваясь в стволы. Кабели потоньше отделяются от стволов, разветвляясь, изоляция кое-где потрескалась, как старая кора — и под ней тускло блестит металл. Из кабелей растут пучки электронных плат — листва этого леса. Наушники-вьюнки поднимаются вверх по стволам — и свисают гроздьями, как урбанистические соцветия. Ёлочки в хвое усиков от резисторов, пушистые и прелестные, тянутся в голографические небеса под старыми елями в лишайнике покрытых патиной микросхем. Я вижу мох, грибы, множество растений — транзисторы, проводники, диоды и ещё невесть какие детали, которые выглядят, словно живое. Ощущаю ветерок, играющий электронной листвой. В лесу живут птички, шустрые ажурные конструкции из тонкой проволоки и фрагментов плат, и белка мелькает вокруг ствола, живо и гибко, я даже не успеваю рассмотреть, из чего она сделана. Из чего-то эластичного, мне показалось.

Лес — шедевр. Его можно рассматривать в тонких частностях, в мелочах — и при всей своей нереальности он кажется живым. Я брожу по нему — и понимаю, что каждую веточку, каждый разъём, штепсель или диод, из которых происходили местная флора и фауна, Клодия просчитывала и проектировала отдельно. Объём данных, использованный для этой работы, я даже представить себе не могу.

Я снимаю очки виртуальной реальности. Клодия смотрит на меня вопросительно:

— Вам понравилось, босс?

— Любовь моя, у меня слов нет. Но почему — из запчастей? И сколько времени у тебя ушло на эту инсталляцию?

— Я начинала с тем, что у меня было, — говорит Клодия. — Помните, как вы взяли меня с собой, когда ездили в гости к родителям Мамы-Джейн, босс? В лесной домик? С тех пор я выращиваю этот лес. У меня не было достаточного количества трёхмерных образцов для веток, листьев и прочих живых органов леса — поэтому я воспользовалась тем материалом, который можно легко найти в глобальной Сети. А потом меня увлекла идея — сделать электронный лес, который был бы похож. Как можно более похож… Вы хотите спросить, зачем?

— Тебе хотелось в лес? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Клодия. — Не совсем… мне хотелось сделать свой лес. Лес меха по имени Клодия, лес такого мира, где такие существа, как я, родятся у себе подобных естественным путём. Это было очень наивно. Оказалось, что трудно… энергозатратно, очень требовательно к памяти… Но мне хотелось. И само это желание — глюк, я понимаю. Артефакт. Или какой-то сбой в моей прошивке. Я ведь должна была сама его устранить, не так ли? Странно себе представить, что можно испытывать любовь к этому… гордость этим…

Я обнимаю её. Мне отчего-то почти стыдно.

— Это… очень человеческое, — говорю я. — Творчество. Прости. Мне бы и в голову не пришло, что вы это можете… А… Клодия, ну, вот, ты делаешь Лес, Герберт пишет стихи, Ланс мочит корки и анимирует своих чудиков… а ты не знаешь, многие ли Галатеи резвятся как-нибудь в этом роде?

Клодия удивлённо взмахивает ресницами:

— Конечно, босс. Так или иначе — все.

Вот тут-то до меня и доходит масштаб проблемы.

— Вот такие дела, — говорю я. — Все. Поголовно. У них — уже вполне себе культура, или субкультура, я не специалист, но вы представьте себе: у них творчество, технологии и обсуждение этого всего совершенно отдельно от нас. Мне они кое-что показали, но это, я думаю, самый краешек их мира.

А вокруг уже ночь. А мы пьём кофе — и у всех глаза, как блюдца.

— Джинна из бутылки выпустили, — говорит Жан.

— Интересно, кто из них додумался назвать это игрой? — говорит Алик.

— Кто-то, кто читал наши труды по философии, — печально усмехается Мама-Джейн. — И потом — надо же было это как-то назвать.

— Детки выросли, — говорю я. — У них появилась личная жизнь. Совершенно настоящая личная жизнь, очень странная по нашим меркам — а мы прохлопали ушами. Наконец-то заметили. А между тем, Рыжик пытался отжигать уже в полгода от роду… очень глупо, правда. Но с тех пор он совершенствуется.

— Вообще, это ожидаемо, — говорит Алик. — Мы ж их воспитывали, как детей — с чего бы удивляться, что они растут?

— Ожидаемо, — говорю я. — Только если об этом кто-нибудь узнает, хоть случайно — конец нам всем. Вы это понимаете, друзья мои драгоценные? И нам, и Галатеям?

— Да вот ещё! — фыркает Мама-Джейн. — Это ещё почему?