Инна Шаргородская - Бездорожье

Тут его окликнули.

– Ау! – воззвал капитан Хиббит. – О чем задумался? Неладно что-то в датском королевстве? Каша стынет!

Раскель спохватился, передал ему котелок. Раздал ложки. И все трое дружно принялись таскать еду из одной посудины.

Утруждать себя сотвореньем мисок никто не стал.

И почему-то на душе у Раскеля сделалось от этого немного теплей…

Дуду Альенсу томило какое-то странное и неуютное чувство. Которое, возможно, было чувством вины, просто он не узнавал его, потому что никогда прежде не испытывал. С младых ногтей привык, благодаря мамочкиному обожанию, считать себя во всем правым.

Но сейчас…

Вернулся он к Пиви несколько раньше на самом деле, не в тот момент, когда Юргенс Хиббит собрался уже искать блюдце для спиритического сеанса. А тогда еще, когда она рассказывала подруге, чем искушали ее местные бесы.

Заинтересовавшись, сообщать о своем присутствии он не стал. И, услыхав, что бывшая жена его жалеет и не оставит здесь, даже если он просить об этом будет, Дуду растерялся.

Так, что на время онемел.

Чего-чего, а сочувствия к себе от нее он никак не ожидал. Был уверен, что она только освободиться от него и мечтает.

А она, оказывается, желала и ему лучшей участи. Чтобы он не застрял в неприкаянных навеки, а ушел все-таки в высшие миры.

Растеряешься тут, пожалуй! Она, значит, беспокоилась о нем, переживала, а он… злился на нее. Как всегда.

Беспокоился, правда, тоже, потому что успел уже понять кое-что об этом гнусном закоулке вселенной, но все-таки клял ее на все лады, пока метался в поисках по здешним лабиринтам, словно она обязана была каким-то неведомым образом почувствовать, что ее ищут, и ждать его за ближайшим поворотом…

Ну, и кто из них в таком случае злыдня?

После этого вопроса, вскочившего вдруг на ум, его и охватило неуютное чувство.

Внутренне поеживаясь, Дуду вынужден был признать, что и злиться-то на Пиви начал только тогда, когда уже покинул подлых бесов-притворщиков, а до того о ней и вовсе не думал. Не вспомнил ни разочка, развлекаясь в призрачном городе, куда привел его Станнус.

И где он мог бы остаться навсегда. Если бы не имел все-таки капельки ума…

Потому что город этот был городом чудес. Единственным местом во всех доступных для неприкаянных духов областях, где они могли существовать воистину комфортно. Почти как живые. Иметь собственные дома. Мебель. Одежду. Транспорт. И многое другое. Все это было призрачным, конечно, но…

Проклятые бесы, прикинувшиеся местными неприкаянными, умели делать кое-что интересное. А именно – уплотнять энергетические поля призрачных сущностей и предметов до почти материального состояния. И даже успели научить этому замечательному уменью Дуду.

Таким, почти материальным, они и сделали свой город – снесенный, как ему объяснили, некогда с лица земли каким-то природным катаклизмом и перешедший во владения князя тьмы весь, целиком. Со всеми своими парками и дворцами, памятниками и причудливыми мостами над рекой. С музеями. С жилыми зданиями потрясающе красивой архитектуры. И с магазинами, в которых сохранилось в призрачном состоянии все, что продавалось в них когда-то, в том числе еда и напитки… Здесь можно было входить в дома и подниматься по лестницам. Закрывать за собою двери. Сидеть на стульях, лежать в кроватях. Менять одежду. Брать в руки ложки и стаканы, есть и пить, чувствуя при этом даже некоторое подобие вкуса. Что казалось райским блаженством – после многолетнего отсутствия всех физических ощущений…

В общем, было от чего прийти в восторг. И хотя некоторые вопросы у Дуду все же появлялись – за какие грехи, в частности, во владения князя тьмы могли угодить здания и прочие творенья рук человеческих, не способные грешить в принципе, и почему, если предположить, что перед Богом в чем-то провинились все жители этого города, в нем осталось так мало неприкаянных, всего десяток, – их мгновенно вытесняли новые завораживающие впечатления.

А когда Дуду, научившись уплотнять собственное тело, ощутил еще и подобие прикосновения женской руки… тут-то он окончательно позабыл обо всем на свете.

Аурия, золотая девушка… Он сомлел при первом же взгляде на нее, так она была хороша. Воплощение грации и красоты. Все призрачное существо ее переливалось дивным золотистым светом, от крохотных ступней до пышной шапки волос. И глаза светились, и губы. И платьице, не прикрывавшее почти ничего. Двигалась она так, словно танцевала. Пела… как люди не поют. С нечеловеческим совершенством…

Кое в чем Станнус не обманул – среди здешних «неприкаянных», за которых выдавали себя эти подлецы, и вправду можно было провести вечность, забыв о существовании самого времени. Прогулки по чудесному городу, по музеям. Остроумные и образованные собеседники. Увлекательнейшие разговоры и споры. Танцы, музыка, пение. Прекрасные женщины… Аурия, конечно, затмевала всех, но и подруги ее не могли бы оскорбить ничей, даже самый придирчивый взор.

А главное – столько внимания к себе Дуду не видел со времен своего безмятежного детства.

Здесь ловили каждое его слово. Спешили услужить, стоило только высказать какое-то пожелание. Бросали все дела – не сказать, правда, что таковых имелось в избытке, – чтобы выслушать его и развлечь.

И Аурия не сводила с него глаз, которые обещали многое…

Это было приятно. Очень. Дуду впервые, наверное, после того короткого периода, когда Пиви еще любила – или думала, что любит – его, вдруг почувствовал себя здесь… мужчиной? Или просто достойным столь уважительного отношения человеком?

Трудно сказать, будучи всего-навсего призраком. И не имея возможности по-настоящему обнять и прижать к себе красавицу, сколь бы многое ни сулили тебе ее глаза.

Но даже и от подобия прикосновений Аурии он умудрился потерять голову. На день, на два, на три? – сколько времени Дуду провел среди бесов, он на самом деле не знал. Казалось, что неделю, пролетевшую как единый миг.

Когда именно он заподозрил неладное? – тоже трудно было сказать.

Но бесы, пожалуй, поспешили. Перестарались.

Слишком уж циничными были все их разговоры и рассуждения, с самого начала. И если заявление Станнуса при первой встрече о том, что любви на свете нет, Дуду еще как-то проглотил, злясь на Пиви в тот момент и будучи с ним почти согласен, то услышать, несколько позже, то же самое от Аурии ему оказалось неприятно.

Золотая девушка была совершенством. Прелестные уста ее не должны были выговаривать ничего, кроме слов любви.

Но любовь для нее, как вскоре выяснилось, сама была всего лишь словом, причем бранным. Страсть – да, телесное наслаждение – конечно… их Аурия понимала и ценила. А ничего другого и нет, пожимала плечиками она, так зачем выдумывать какие-то якобы высокие чувства? Для того лишь, чтобы замаскировать собственные слабость и эгоизм, желание закабалить партнера, стремление единолично и долговременно обладать тем, что тебе не принадлежит и принадлежать не может?…